Вадим Андреев - Дикое поле

Вода в луже была мутная — взбаламученный отливом мелкий песок не успел еще осесть на дно. Дырявые резиновые сапоги Осокина наполнились ледяной водой, стало до того холодно, что пришлось сжать зубы. Вдруг он почувствовал еле заметное колебание дна под ногами и, ничего еще не видя в мутной луже, наугад ударил острогой впереди себя, чуть слева, куда как будто уходило движение. Острога ударилась не в песок, а в нечто рванувшееся в сторону с такой силой, что Осокин чуть было не упал, поскользнувшись. Через несколько секунд борьбы он поднял над водой большого, фунтов на двенадцать, электрического ската, извивавшегося на конце проткнувшей его остроги. Спеша и задыхаясь от волнения — такого ската ему еще никогда не приходилось вылавливать, — Осокин ударил рыбу, бившую, по воде длинной иглою хвоста, плоским железным крюком, стараясь как можно скорее ее оглушить.

Осокину везло: после того, как он с трудом запихнул ската в плетеную корзинку, висевшую у него за спиной, он поразил острогой одну за другой две камбалы, одну небольшую, но другую вполне порядочную — не меньше шести фунтов. Осокину стало жарко: он забыл о северном ветре, о ногах, онемевших в ледяной воде, — страсть охотника согревала его не хуже пылающего костра.

Крестьяне издали заметили удачу Осокина и потянулись в его сторону. Вскоре рядом с ним оказался Вио, с нескрываемой завистью заглядывавший в осокинскую корзинку. Для многих ловля в это утро была неудачной, и Вио за все утро ухитрился вытащить из расселины такую маленькую рыбину, что ее было даже неловко доказывать.

В ту минуту, когда Осокин снова почувствовал на конце остроги резкие удары, вдруг взбаламутившие воду, он услышал за плечами голос командана Сабуа и от неожиданности чуть было не выпустил рыбу:

— Вот это здорово! Молодец! Да прижимайте же ее ко дну, а то уйдет. Еще, еще, давайте я вам помогу.

К записке, полученной Осокиным, Сабуа отнесся с гораздо меньшим недоверием, чем предполагал Осокин, и обещал, что сегодня же ее содержание будет передано Сен-Пьер.

25

Осокину снилось, что он прибивает оторвавшуюся подметку. Гвозди были кривые и слишком длинные, они вылезали сбоку, и башмак становился похожим на ежа, зажатого меж колен. Осокин стучал изо всех сил, молоток сам подскакивал в воздух и потом бил, с оттяжкой, по подметке. Когда он открыл глаза и непроницаемая темнота комнаты обступила его со всех сторон — даже окно нельзя было различить в мягком и вязком мраке, — сознание вернулось сразу, спокойное и отчетливое, дневное. Ему вспомнился другой, приснившийся несколько лет тому назад, отчетливый сон о мотыге, оббиваемой кузнецом, — сон, связанный с приходом Фреда. Оба сна будто наложились один на другой, точно две фотографии, снятые на одну пластинку, но потом разошлись, словно их сдвинула посторонняя сила: на этот раз стук был совсем иной — стучавший не стеснялся шума, который он поднимал, и удары, размеренные и гулкие, разносились по всему дому. Осокин встал с кровати, натянул штаны и, ощупью подойдя к окну, осторожно приоткрыл деревянную ставню. Около дверей кухни, еле различимые во мраке, чернели фигуры немецких солдат. Одна из фигур, маленькая и короткая, отодвинула стучавшего и ударила в кухонную дверь прикладом винтовки.

— Что это, дядя Па?

Осокин не слышал, как Лиза подбежала к нему. Обернувшись, он увидел ее маленькую, как будто светящуюся в темноте фигурку в ночной рубашке. Лица Осокин не мог разглядеть.

— Это немцы. Наверно с обыском. Скорей оденься, а то простудишься.

— Что вам надо? — крикнул он по-французски в окно, шире раскрывая скрипучие ставни.

— Откройте немедленно дверь.

Осокину послышался щелк винтовочного затвора!

— Хорошо, сейчас. В доме нет электричества, я не могу найти спички.

Стук прекратился. Осокин подбежал к другому окну, выходившему прямо на рю дю Пор. Под окном тоже нее чернели фигуры немецких солдат. «Это, кажется, серьезней, чем обыск. Да немцы обыкновенно и не устраивают обыск по ночам. Дом окружен».

— Вот что, Лизок, — сказал Осокин, возвращаясь в спальню, — если они уведут меня с собой, ты предупреди Сабуа. И не оставайся одна дома… (Третьего дня мадам Дюфур перевезли в карете скорой помощи в Шато, у нее оказалось двустороннее воспаление легких, положение ее было тяжелым, если не безнадежным.) Переселяйся к мадемуазель Валер, она не откажется тебя приютить. И прошу тебя, не переходи жить к Марии Сергеевне, даже если она будет настаивать…

Снизу снова донесся стук приклада о кухонную дверь. Зазвенело разбитое стекло, что-то загрохотало.

— Вот черти…

Осокин зажег маленькую плошку, наполненную дельфиньим жиром и служившую ему светильником. Лиза уже была одета. Наступая на незавязанные шнурки башмаков и спотыкаясь на каждом шагу, Осокин спустился в столовую. Немцы уже вошли в комнату, лучи карманных фонариков скользили по стенам. Тоненькое пламя светильника в руках Осокина кидалось из стороны в сторону, и он больше всего боялся, что огонек погаснет совсем, тогда, в темноте, казалось ему, он останется совершенно беспомощным.

— Одевайтесь и следуйте за мной, — сказал маленький широкоплечий немец с нашивками фельдфебеля.

— Говорил он по-французски порядочно. — Кто с вами еще живет в этом доме?

— Вот моя дочь, девочка.

— Кроме нее никого, нет?

— Никого.

— Она может остаться. Она нас не интересует.

«Лиза тебя не интересует. Вот сволочь. Впрочем, слава богу, что не интересует. Было бы хуже, если бы она тебя интересовала, сукин сын», — Осокин яростно ругался про себя, и ему это доставляло облегчение.

— Лиза, ты знаешь, где лежат деньги. Там двадцать тысяч (Осокину недавно удалось выгодно продать излишки кукурузы и картофеля мяснику Кайбо). Помни: перебирайся, не откладывая, к мадемуазель Валер. Обо мне не беспокойся и знай твердо — со мной ничего не может случиться.

…Часа через два вместе с другими арестованными Осокина вели под конвоем на батарею Трех Камней Рядом шагал учитель Мунье. Сзади за ними шли Жак Фуко, Доминик, совсем почти не знакомый Осокину крестьянин Кулон-Делавуа, по прозвищу Большой Поросенок, и восемнадцатилетний парнишка Исидор, испанец, мальчиком попавший на Олерон и так здесь и прижившийся. Ни Сабуа, ни Альбера среди арестованных не было. Небо на востоке медленно серело, и сквозь сумрак уходящей ночи начали вырисовываться знакомые Осокину поля, виноградники, кусты тамариска, маленькая ясеневая рощица, где он в прошлом году вырезал замечательную ручку для мотыги. Страшно хотелось курить, но Осокин успел захватить с собой только кирпич спрессованного и ненарезанного табаку!