Александр Никонов - Наполеон. Попытка № 2

«Вообразите, если сможете, сто тысяч несчастных с сумой на плечах, опирающихся на длинные палки, обряженных в самые гротескные лохмотья. К этим нелепым нарядам добавьте физиономии, осунувшиеся под бременем стольких бед; представьте себе бледных, покрытых бивачной грязью людей, почерневших от дыма, с провалившимися и погасшими глазами, взлохмаченными волосами, длинными и отвратительными бородами, – и вы получите отдаленное представление о картине, которую представляла собой армия».

«Голод и нужда достигли высшей степени… я видел собственными глазами, как обезумевшие люди раздирали свои члены и сосали собственную кровь, до такой степени голод и нужда помрачили их ум…»

«В этом царстве смерти все продвигались, как жалкие тени. Глухой и однообразный звук наших шагов, скрип снега и слабые стоны умирающих одни нарушали это гробовое молчание. Ни гнева, ни проклятия, ничего, что предполагает хоть немного чувства. Люди падали, даже не жалуясь, по слабости ли, из покорности ли, или же потому, что жалуются только тогда, когда надеются смягчить кого-либо или думают, что их пожалеют. Как только, измученные, они останавливались на минуту, зима, наложив на них свою ледяную руку, схватывала свою добычу. Напрасно эти несчастные, чувствуя, что коченеют, поднимались и молча, инстинктивно, отупев, делали несколько шагов, как автоматы: кровь, застыв в жилах, как вода в быстрых ручьях, ослабляла сердце, потом она приливала к голове, тогда эти умирающие шатались, как пьяные. И из их покрасневших глаз выступали настоящие кровавые слезы. Скоро они начинали ползти на коленях, потом на четвереньках; головы их несколько минут раскачивались направо и налево, потом они падали в снег, который тотчас же окрашивался красной кровью».

…Можно быть большим храбрецом и героем в бою. Но я хочу, чтобы вы поняли, как убивает холод. И во что он превращает героев. Перед вами типичная хроника энергетической катастрофы, когда сложная структура постепенно разваливается сначала на отдельные независимые подсистемы, а потом и вовсе атомизируется.

«Большая часть армейских корпусов была распущена. Из их остатков сформировалось множество мелких отрядов, состоящих из восьми—десяти человек, которые объединялись для совместного движения и у которых все припасы были общими. Эти маленькие общины, совершенно отделенные от общей массы, вели изолированное существование и отторгали от себя все, что не являлось частью их самих. Члены „семьи“ шагали, сбившись в кучку и тщательным образом следя, чтобы не разлучиться в толпе. Горе тому, кто потерял свою ячейку: нигде и ни в ком не находил он сочувствия, никто не оказывал ему никакой помощи, все гнали его от себя, его безжалостно отгоняли от костров, на которые он не имел права, и от всякого места, где он пытался найти убежище…»

…Кстати, в тюрьмах такие микрогруппки тоже называются «семьями». А дальше начался уже процесс распада и микроколлективов.

«…Когда зима, удвоив свою жестокость, напала на каждого из нас, все эти мелкие группы, сплотившиеся для борьбы с бедствиями, распались: теперь борьба совершалась изолированно, лично каждым. Лучшие солдаты сами уже не уважали себя… С этих пор не было больше братства по оружию, не было общества, не было никакой связи между людьми, невыносимые страдания притупили всех…»

«…В этом поголовном несчастии самый чуткий человек мог думать только о личной безопасности. Вся дорога была покрыта мертвыми и умирающими. Каждую минуту можно было видеть солдат, которые, не будучи больше в состоянии выносить страданий, садились на землю, чтобы умереть – для этого достаточно было посидеть минут пять. Вот только что товарищи вели между собой разговор, как вдруг один из них, почувствовав сильную слабость, сказал: „Прощай, друг, я остаюсь здесь“. Он лег на землю, и через минуту его не стало…»

«Ничто не делает человека столь малодушным, как холод…»

«Сердца наши зачерствели настолько, что мы не чувствовали больше ничего, эгоизм был единственным инстинктом, который остался в нас…»

«Немыслимо описать, как страдают наши несчастные раненые!.. В беспорядке наваленные на повозки, лошади которых пали, они оказываются покинутыми среди дороги без помощи, даже без надежды получить ее… Товарищи, друзья этих жертв, даже самые преданные, проходя мимо них, притворяются, что не узнают их, они отводят свои взоры. Нет больше друзей, нет больше товарищей. Жестокие по отношению друг к другу, одетые в какие-то лохмотья… голый инстинкт самосохранения заменил былой душевный пыл и ту благородную дружбу, которая обычно связывает братьев по оружию…»

«Если около нас или под колеса пушек падали наши начальники или товарищи, напрасно стали бы они звать на помощь. Вся холодная черствость климата проникала в сердца, холод обезобразил чувства, как и лица… и действительно, остановиться на минуту значило рисковать жизнью! При этой всеобщей гибели просто протянуть руку своему товарищу, своему умирающему начальнику было актом изумительного великодушия. Малейшее движение, вызванное состраданием, становилось великим подвигом…»

Они вовсе не были плохими или жестокими людьми. Просто человек – как батарейка. Когда энергии уже не остается, когда мороз высасывает последнее тепло и индикатор разряда дрожит возле нулевой отметки, организм начинает функционировать в таком режиме, при котором последних джоулей хватает только на то, чтобы шагать, волоча ноги, а уровень энергии падает много ниже тех отметок, которые позволяют поддерживать совесть и благородство. Благородство – дитя сытости, производное тепла. Уходит тепло из человека – уходит человечность. Тем удивительнее были случаи милосердия.

«В мирное время всякий… поспешит помочь своему начальнику подняться, если тому случится оступиться или упасть. Я не видел ничего подобного во время отступления из России. Сколько генералов и других офицеров падало на моих глазах, и никто из проходивших никогда не думал подать им руку, чтобы помочь подняться. Каждому предоставлялось подниматься самому.

Признаюсь, я был в то время таким же эгоистом, как и другие. Один раз мне посчастливилось бог знает как раздобыть несколько картошек, наполовину мерзлых. Прибыв к бивуаку, я поспешил испечь их в горячей золе. Один из моих товарищей сел около меня в надежде разделить со мной мой богатый завтрак… я имел жестокость наотрез отказать ему. Он поднялся и ушел, сказав печально:

– Я вам этого никогда не прощу!

Только тогда лед в моем сердце растаял. Я вернул его и поспешил поделиться с ним…»

…И это было только начало катастрофы.

«Шестого декабря небо показало себя еще ужаснее…»