Владимир Афанасьев - Восхождение. Современники о великом русском писателе Владимире Алексеевиче Солоухине

Читаю про отца Солоухина Алексея Алексеевича, и как он любил дорогу, и как ездил на своей лошади Голубчике, а перед внутренним взором мой дедушка Иван Степанович, и как он любил дорогу (по рассказам мамы), и как его (порой и выпившего после удачной торговли) привозил его верный конь Чалый.

А каков абзац об убийстве мальчишками котеночка, беленького, с розовым носиком? И вывод страдающего от этой сцены писателя: «Господи, зачем ты это мне показал?»

Борьба четырехлетнего ребенка с уполномоченным по коллективизации любого «зацепит», и вывод писателя: «…однажды, зажатый в углу, вдруг набросился на Егорова (уполномоченного то есть. – Л. Ф.) и, колотя его своими четырехлетними (или меньше?) кулачонками, вопил и кричал: “Убью, все равно убью!” Потеха для всех, наверное, была великая. А я теперь с грустью думаю, не были ли эти секунды в моей жизни теми секундами, когда я единственный раз был искренен полностью и до конца? А потом потянулись годы и десятилетия соглашательства, лояльности…»

Спас от выселения семью Солоухиных Лосев, – опять промысл! – но, как пишет писатель, поблагодарить его по-русски, своим приездом, Владимир Алексеевич не успел (обыкновенное наше русское свинство), горько замечает писатель, не сделанного вовремя – не сделаешь!

Описание возвращения «раскулаченной» коровы я отношу к лучшим страницам прозы Солоухина. Вот оно:

«…от косогора до косогора, от лесочка до лесочка по едва заметным тропинкам. Помню… уже сорили березки золотистыми листиками на зеленую травку, помню, что отдыхали под елью, стоящей одиноко на косогоре, помню умиротворенность в мире и в душе. Ведь шли не отдавать, не продавать свою корову, а возвращать. Домой вели корову на веревке и шли еще тише. Когда отдыхали, пускали корову пастись, и она щипала травку, не уходя далеко, и на путешествие это ушел у нас целый день. Тихий, теплый, умиротворенный осенний денек еще и тем драгоценен, что, вероятно, и ни до этого дня, ни после ни разу уже в жизни не выпадало больше такого случая, чтобы целый день – с матерью наедине. Все больше общаться приходилось урывками: там даст поесть, там уложит спать, там заставит помолиться, там покричит домой, если забегаешься на улице, там посидит около заболевшего. Все это между домашних хлопот, забот. А тут целый день – вдвоем. Неторопливое путешествие. Тихий теплый денек, свою корову ведем обратно к себе домой. Может быть, счастливее дня уж и не было в моей жизни».

…Финал повести пессимистичен и рассказывает о том, как в 1931 году с колоколен по всей стране сброшены колокола (и в Алепино тоже!). Как вместо исконных названий деревень: Прокошиха, Брод, Останиха, Курьяниха, Венки, Пуговицыно, Вишенки, Лутано, Кривец, Зельники, Рождествено, Ратмирово, Спасское, Снегирево, Ратислово – …пошли другие названия: «Красный комавангард», «Показатель», «Вперед», «Красный профинтерн», «Борец», «Роза Люксембург», «Красное знамя», «Первомайский», «Путь к социализму»! Колхоз в Алепино был – «Культурник», «40 лет Октября», «Имени Хрущева», «Имени Ленина».

…И пошло «замусоривание» мозгов в школе, пошла обработка детских душ в нужном большевистско-безбожном русле. И «…движимый почти религиозным по силе и яркости чувством, я дома начал устраивать Уголок, – (ясно, что безбожника, хотя писатель это слово не написал еще и в 1975 году. – Л. Ф.), наклеивая на стену множество фотографий, вырезок из газет, никто из домашних уже не препятствовал мне».

Отец и дед уже умерли, подзатыльник дать некому. Мать Степанида Ивановна жива, но темная неграмотная женщина, правда, знающая наизусть Некрасова, Кольцова, Сурикова, – но что она понимает! Бога-то нет!

«А то, что в это время за левым плечом потирали руки и злорадно хихикали, а за правым плечом печалились… то ведь этого не было ни слышно, ни видно…» – заключает писатель. От себя добавим – все шито-крыто. Бога-то нет! Все, все, все дозволяется!

Пей, пей, пей, гуляй! И чревоугодничай! А потом снимай жир с бедер! Ах, как это цивилизованно, вся Америка так делает. Притом, одна половина нации лопается от толщины, другая – от депрессии. Ох, уж это русское чужебесие – подражать во всем иноземцам! Иначе – будешь отсталым – не пьешь, не куришь, телеящик не смотришь, – ясно дело, мракобес.

След в след… за Солоухиным!

(писатель и читатели-земляки)

Написав статью «Владимир Солоухин: путь к православию», опубликованную в сокращенном виде в газете «Владимирские ведомости» 20 июня 2002 года, я посчитала свой долг по отношению к Владимиру Алексеевичу выполненным. Стала заниматься своими «итальянскими записками русской паломницы – „Верба белая“, но не тут-то было! Пошли отклики на статью.

Мне было сказано на страницах тех же «Владимирских ведомостей», что статья моя «приторный елей», что и неверующие тоже любят Солоухина, что не пристало мне, участвовавшей в 1973 году в атеистической книжке, писать в 2002 году… о православном взгляде (!) на творчество Солоухина! Каково? В огороде – бузина, а в Киеве – дядька! – так русский народ говорит о подобной логике. Страна стала другой. Все члены Политбюро изменили свои взгляды, а Любе – нельзя! Она должна думать только так, как в 1973 году! Улыбнулась я на своих лукавых критиков, перекрестилась, вспомнив Христово изречение: «Благословляйте ваших врагов…» Как верно! Ведь если бы не этот дурной отзыв (и несколько других, – об этом ниже), я бы не взялась за перо, чтобы представлять владимирским читателям прозу Солоухина позднего периода.

Не собиралась я писать эту книгу и потому, что негоже микролитератору, это я, – писать о выдающемся писателе России, имя которого прекрасно обойдется и без моих корявых строк. У каждого человека должно быть свое доброе имя, и нечего прилипать к именам великих…

Однако отклики на статью продолжали поступать, скапливались в моем сознании, и мне стало интересно задавать друзьям, знакомым и незнакомым людям 2002 года простой вопрос: «Кто такой Солоухин?» Что только не услышала. От земляков-то писателя! Вот они, эти мнения.

Первое. «Солоухин? – мой собеседник скривился. – Злой человек, я ему не верю».

Второе. «Солоухин? Прокоммунистический писатель, реакционный, – сказала москвичка, новая русская, – не переубеждайте меня, я сама слышала его выступление по телевидению».

Третье. «Солоухин – фашист. Кто же этого не знает?» – сказал тележурналист.

Четвертое. «Солоухин – атеист, – добавила педагог, – это же видно по его произведениям».

Пятое. «Солоухин – монархист. – Перстень-то с Николаем Вторым, помните»?

Шестое. «Прочитал, прочитал его „При свете дня“, встретил бы сейчас – пулю в лоб, из недобитых». На мой ответ: «Всех не перестреляешь», – была реплика: «Ну, почему же, целиться надо хорошо!»