Валерий Поволяев - Тайны Конторы. Жизнь и смерть генерала Шебаршина

Примаков продиктовал источнику личное письмо, в котором «попытался показать, насколько и в новых условиях важна для стабильности в мире сильная Россия и как этого не хотят некоторые круги, работающие в защиту тех интересов, которые не имеют ничего общего ни со стабильностью, ни с установлением справедливого миропорядка».

Ответ заставил ждать долго, но он все-таки пришел, источник вернулся к прежней своей работе, и это было приятно.

Проработал Примаков директором Службы внешней разведки довольно долго — до января девяносто шестого года, пока в зимнее утро шестого числа его не пригласил к себе Ельцин. Вызов был срочным.

Когда Примаков приехал в Кремль, Ельцин спросил:

— Как вы относитесь к назначению вас министром иностранных дел?

Примаков отказался — не хотелось уходить из «Леса»: все-таки находился там уже четыре года и четыре месяца, привык. Но это приводить в качестве довода Примаков не стал — привел несколько политических аспектов, в частности, упомянул и о газетных хвостах, о ярлыках, которые приклеивают к нему на Западе.

Ельцин выслушал его и сказал:

— Ну ладно, если категорически не хотите, повременим. Но вопрос я пока не закрываю.

Через четыре дня он снова вызвал Примакова к себе:

— Ну как, не передумали?

— Нет!

— А вот я передумал. Прошу вас принять мое предложение.

На этот раз остаться в «Лесу» не удалось. Единственное, что было обещано Евгению Максимовичу, — он еще месяца полтора поработает на старом месте, сдаст дела преемнику, подчистит портфель и только потом переместится на Смоленскую площадь.

Но пока он ехал через половину Москвы в «Лес», по телевидению, в новостях, уже передали, что он назначен на должность министра иностранных дел, а на следующий день, на двенадцать ноль-ноль, уже была назначена коллегия МИДа.

О деятельности Примакова на должности министра иностранных дел написано много — уж очень приметно было это место, каждый шаг министра находился на виду, простреливался десятками, а то и сотнями фото— и телекамер, как, собственно, и деятельность его на посту председателя российского правительства.

К сожалению, на последнем месте он пробыл недолго, хотя успел сделать много; задержись Примаков на этом посту года четыре или пять — вполне возможно, что и Россия быстрее изменилась бы, поднялась с колен, но что было, то было.

На посту председателя Правительства Российской Федерации Примаков пробыл менее года.

Очень уж быстро почувствовало окружение Ельцина, что Примаков стремительно набирает силу и популярность. Имя его становится популярнее имени «царя Бориса»…

Не хотел Примаков уходить из здания на Смоленской площади, из МИДа, как до этого не хотел уходить и из «Леса», из разведки: прикипал он к работе настолько, что казалось — работа уже не сможет существовать без него, а он без нее. Нечто подобное ощущают люди, умеющие и любящие работать, — так было всегда, когда им предстояло поменять место службы, это вообще присуще всякому совестливому человеку…

А в стране продолжал царить развал. Давила, как признавал сам Примаков, «неимоверная тяжесть “достижений” младолибералов». ВВП упал к той поре на сорок процентов, объем же розничной торговли снизился лишь на двенадцать процентов. Это означало, что страна начала жить за счет товаров, привозимых из-за рубежа, — сделалась страной «третьей» или даже «четвертой» корзины, встав в один ряд с каким-нибудь Гондурасом, Сьерра-Леоне или Берегом Слоновой Кости…

Унизительное положение. Предприятия лежали на боку, и никто не хотел их поднимать.

«Это было отражением, мягко говоря, специфической модели экономики, жестко сориентированной на экспорт сырьевых ресурсов и удовлетворение значительной части конечного спроса за счет импорта, — написал через некоторое время Примаков. — Больших масштабов достигла диспропорция между наличными мощностями и степенью их загрузки, потребностями развития и низким уровнем инвестиций. Не обеспечивалось даже простое воспроизводство основного капитала, не говоря уже о пополнении собственных производственных средств или о модернизации и обновлении производственной базы. Реальный сектор экономики быстро деградировал. Одновременно катастрофически рос государственный долг. Страна была посажена на иглу внешних заимствований при превосходящем эти заимствования противозаконном вывозе капиталов за рубеж. Метастазы организованной преступности и коррупции пронизали общество, проникли во все государственные сферы».

Грустная картина, от которой и руки опускаются, и в сердце забирается стойкое ощущение беды. Вот до чего довели страну либералы-революционеры девяносто первого года.

При этом людям не платили зарплату, пенсионерам не платили пенсии, жить было не на что, деревни и маленькие города, где все рассыпалось, голодали.

Семнадцатого августа 1998 года паралич охватил банковскую систему, с крючка сорвалась и резко набрала скорость инфляция, рубль по отношению к доллару не просто упал — он с огромной скоростью унесся в пропасть. Встали последние заводы, которые еще продолжали держаться, боролись за жизнь.

Ельцин отправил в отставку правительство Кириенко, допустившее дефолт, и попробовал вернуть находящегося в отставке Черномырдина.

Не тут-то было. Государственная Дума вздыбилась: дважды завалила кандидатуру Черномырдина, после третьего завала ей грозил роспуск…

Несмотря ни на что, Черномырдин готов был идти на третий тур, хотя было ясно как Божий день, что его завалят; Ельцин был, естественно, растерян, но тоже склонялся к третьему туру… О роспуске Госдумы он, похоже, старался не думать, хотя последствия этого шага для страны могли быть очень тяжелыми.

Параллельно он прорабатывал другой ход, единственно верный в этих условиях, — сделать ставку не на Черномырдина, а на другого человека.

Этим «другим» был Примаков.

Россия вздохнула облегченно, когда сопротивляющийся Примаков дал согласие стать председателем российского правительства.

Дома его ожидали слезы жены:

— Как ты мог на это согласиться? Как?

Примаков признался, что произошло это только потому, что «на какое-то время на задний план отошел разум и победили чувства».

Позже он заметил, что не ведал совершенно, в каких условиях ему придется работать в правительстве, какие трудности ожидают его в коридорах кремлевского холма, какие игры поведет против него ельцинское окружение, — если бы ведал, то вряд ли бы согласился.

Но произошло то, что произошло: он согласился и перешел работать в печально знаменитый Белый дом. Много раз он вспоминал потом «Лес», тишину тамошних дорожек и полян, до которых откуда-то издалека, словно бы продираясь сквозь чащу деревьев, доносился придавленный шум города, какой-то глухой, лишенный привычного старого добродушия, простенькие дачи, в которых жил командный состав разведки, скучал по своему кабинету, в котором когда-то, кстати, работал и Шебаршин, и по людям, что трудились рядом с ним, как, собственно, скучал и по мидовским коридорам.