Игорь Вирабов - Андрей Вознесенский

(Крики из зала: «Правильно!»)

Хрущев (тычет пальцем в зал): Вот вы, смотрите, и вы смотрите, очкастый… Вот я не знаю, кто они такие. Мы вас послушаем. Ну-ка, идите сюда. Вот один, вот другой рядом сидит.

Ильичев: Аксенов рядом сидит.

Хрущев: А тот кто?

Ильичев: Это Голицын, художник.

Хрущев: Вот и Голицына давайте сюда. Мы были знакомы с вашим однофамильцем. Пожалуйста. После Вознесенского.

Художник Корин (из зала, в адрес Голицына): Вы посмотрите на их внешний вид. Стыдно! Как они оделись?! Называется, пришли в Кремль. Как вам не совестно? Как индюки одеты… в красные рубашки.

Хрущев (Вознесенскому): Ну, пожалуйста!

Вознесенский: Никита Сергеевич, для меня страшно то, что сейчас я услышал. Для… Я повторяю: я не представляю своей жизни без Советского Союза. (Отбивает рукой ритм по трибуне.) Я не представляю своей жизни…

Хрущев: Или с нами, или против нас!

Ильичев: Правильно, правильно, правильно!

Хрущев: Другого пути у нас нет. Мы хотим знать, кто с нами, кто против нас. (Аплодисменты.) Никакой оттепели! Или лето, или мороз.

(Голоса из зала: «Правильно! Никакой оттепели!»)

Вознесенский: Никита Сергеевич, у меня были… Я чувствую, особенно сейчас. У меня были нервные срывы, как и во время этого польского интервью. Мое содержание — мои стихи. В каждом своем стихотворении… Никита Сергеевич, разрешите, я прочитаю свои стихи.

Ильичев: Это ваше содержание…

(Крики из зала: «Правильно, правильно… это его содержание…»)

Вознесенский: Мое содержание — мои стихи.

(Крики из зала: «Врет! Знаем мы ваши стихи! Читали! Врет! Долой! Не надо!»)

Вознесенский: В каждом своем стихотворении…

(Крики из зала: «Не надо!»)

Вознесенский (оборачивается к президиуму): Никита Сергеевич, разрешите, я прочитаю мое стихотворение. Американские стихи «Секвойя Ленина».

(Голоса из зала: «Ишь ты, американские!»)

Хрущев (в зал): Товарищи, давайте… Мы — люди разных поколений, давайте и гнев свой выразим, но давайте и послушаем… Знаете, нет людей безнадежных… Я прожил… уже скоро семьдесят лет будет. Я видел людей. Возьмите, к примеру, Шульгина, товарищи. Шульгин. Монархист. Лидер монархистов. А теперь, теперь он… конечно, не коммунист, — и славу богу, что он не коммунист… (В зале подхихикивают) Потому что он не может быть коммунистом. Но что он, так сказать, проявляет патриотизьм, это… это факт. И поэтому, когда он выступил со своими статьями, — я был в Америке, и в это время там были напечатаны его статьи, — на него плевались те, кто раньше питались его соками. Так что, знаете, это такие жернова, которые перетирают в муку, знаете, гранит. Или стирают, или люди шлифуются и крепнут, и становятся в ряды хороших людей. Поэтому вот — молодой человек, его надо, так сказать, призвать к порядку, сказать, и, если есть возможность… А если не будет возможности, то мы не опоздаем никогда — сделать то, что нужно в интересах нашей страны. Давайте, товарищи, проявлять и трезвость ума, и такт. Нам надо не увеличивать тех, кто был бы против нас, а уменьшать. Но не уговаривать… Я думаю… Ну, сколько вам, товарищ Вознесенский? Лет вам сколько?

Вознесенский (что-то шепчет).

Хрущев: Сколько вам, товарищ Вознесенский?

Вознесенский (тихо): Двадц…

Хрущев: А-а?

Вознесенский: Э-э…

Хрущев (раздраженно): Лет вам сколько?

Вознесенский: Двадцать девять.

Хрущев: Ну, это… во внуки мне, так сказать… Ну, вы не обижайтесь, что я так говорю. Потому что некоторые скажут, — вот как Рождественский говорил, что он, мол, опоздал родиться. Знаете, кто когда рождается — не от того зависит, кто рождается. Это от папаши и мамаши. И здесь никакого упрека нет. Но, родившись, стать под знамя своих отцов, — это уже, так сказать, проявление ума родителей. И… сыновей. (Значительно.) Сыновей! Вот об этом идет речь. Поэтому, если так говорить, я товарищу Рождественскому — а товарищ Рождественский на лучших позициях стоит, товарищи, чем товарищ Вознесенский, — но и он тоже, так сказать, увлекся. Полемика, понимаете. Мы сами драчуны были, помним, дрались. В полемике он вчера скатился на такое, что вот, мол, молодежь электростанции строит. И на земле, и под землей, и в космосе — везде молодежь. Что, это ваша молодежь? Вы что, начинаете драться за эту молодежь между собой и Грибачевым? Нет, извините, эта молодежь — партии. Это ее капитал. (Слова тонут в аплодисментах. Голос Ильичева: «Это вы хорошо его, хорошо!») Поэтому не трогайте нашу молодежь! Не ведите дуэли из-за нее, потому что тогда вы попадете под тяжелые жернова! Под жернова партии, потому что партия никому не даст права, и всегда «будеть» бороться за то, что она представляет и старое, и среднее, и молодое поколение! И больше никто! (Оглушительные аплодисменты. Хрущев снова замечает Голицына, который не хлопает.) …Вы будете иметь возможность выступить после товарища Вознесенского. Пожалуйста, товарищ Вознесенский.

(Тишина.)

Вознесенский (волнуясь): Ленин… это… мои… программные стихи. (В зале шумок. Вместо обещанной «Секвойи Ленина» читает «Я в Шушенском».)…

Я — в Шушенском, в лесу слоняюсь,такая глушь в лесах моих!Я думаю, что гениальностьпереселяется в других. <…>

(Кашель в зале.)

<…> Он строил, светел и двужилен,страну в такие холода.Не говорите: «Если бы жил он…»Вот если б умер — что тогда? <…>

(Голос из президиума: «Что он читает?»)

<…> И как ему сейчас торжественноИ как раскованно — сиять,Указывая щедрым жестомНа потрясенных марсиан!

(Тишина. Только Голицын и кто-то еще хлопают Вознесенскому. Голос из президиума: «Не знает Ленина!» Голоса: «Плохо», «Совсем плохо».)

Хрущев (назидательно): Товарищ Вознесенский, вам поможет только одно сейчас. Скромность ваша. (Голоса в зале: «Правильно!») Скромность. Если вы перестанете думать, что вы — родился гений.

Вознесенский: Я не думаю так.