Людмила Петрушевская - Маленькая девочка из «Метрополя»

Впоследствии другая художница, Ханна, ткнула рукой в альбом своего шестилетнего сына и сказала, что это есть «беттер ден Лизбетс воркс», лучше чем работы Лизбет.

С одной стороны, это была чистая правда. Лизбет рисовала свои обрубки менее уверенно, нежели простой ребенок (как воскликнула однажды старая большевичка в санатории для ветеранов: «Кто допустил сюда рядового ребенка?»). Мало того, Лизбет рисовала также хуже чем обычный сумасшедший («рядовой») из тех, чьи работы публикуют врачи. Правда, может быть, и Матисс бы не выдержал сравнения с ними, поставь его в те же условия анонимности.

Короче говоря, Лизбет рисовала специально плохо, но недостаточно плохо. И возможно, эта центристская позиция и сделала ей имя, дала возможность участвовать в выставках и выпустить каталог. Минимализм, господа. Если бы, однако, она рисовала из рук вон плохо, она бы была отринута как непризнанный гений и фиг бы получила, допустим, стипендию в Виперсдорф. Но она удержалась в границах, честь ей и хвала.

Она мне показала и свои очень дорогие цветные карандаши (цену на коробках тоже). И показала, плюнув на палец и потерев одну из своих линий на бумаге, как эти карандаши легко растушевываются. Зачем-то ей это было надо, плевать и размазывать по бумаге.

Необходимо было в ответ как-то реагировать.

И тут я вспомнила слово «великолепно»! От слова «вундербра», т. е. бюстгалтер — и еще пришел на ум кошмарный лозунг над концлагерем Освенцим — «Арбайт махт фрай», т. е. работа освобождает.

И у меня родилось следующее:

— Дас ист арбайт вундербар! Фюр… (Тут я постучала себя по грудине выше желудка.)

То есть я сказала: «Это великолепная работа! Для меня».

Скромная, милая Лизбет оценила мой лингвистический труд и подарила мне свой каталог. Потом она обзавелась немецко-французским словарем и в следующую нашу встречу как-то тоже стала склеивать фразы, но похвалить меня ей было не на чем. Поскольку во второй заход я ей показала свои маленькие акварели на тонкой бумажке формата А4. Я тоже на них намалевала какие-то кургузые фигуры в процессе вроде бы танца. То есть когда я вернулась от Лизбет в свою душегубку в общежитии, то мне захотелось акварелью выразить воспоминания от работ Лизбет. За вечер я сделала семь акварелей. Бумаги у меня не было, я сходила в компьютерный зал и взяла там пачечку.

Но Лизбет меня не очень одобрила, а просто, как мастер и учитель, профессионально разделила мои работы на две кучки, и одну кучку похвалила, а вторую отвергла.

Правило, однако, такое: ежели ты просишь художника показать свои работы, то не мешай одно с другим, не показывай ему своих работ. Не меняй позицию исследователя и искусствоведа на позицию ученика. Это снижает уровень, как твой собственный, так и уровень встречи.

Став много снисходительней, Лизбет с помощью словаря мне сообщила, что сама она из города Брюккена, что у нее муж (мон мари) скоро приедет, и он говорит по-французски.

Потом этот муж приехал, мы сидели за одним столом ужинали и болтали с ним по-французски, после чего Лизбет обиделась и ушла. Действительно: приехал муж ведь не затем чтобы болтать с кем-то посторонним! Причем на непонятном языке!

Я сделала еще шесть таких же акварелей, но уже не стала их показывать Лизбет. Муж у нее был красавец лет семидесяти, архитектор, бонвиван и явно бывший жуир. И их игры были, скорее всего, очень давними, очень привычными и всякий раз волнующими.

А потом я повесила на своей выставке эти маленькие акварели, сделанные на дешевой бумажке при помощи наших чудных ленинградских акварельных красочек, потому что если и эти мои ничего не значащие работы, сделанные в тоске и одиночестве душной ночью в пустых лесах, если даже их положить под хорошее паспарту, да в хорошую рамку под стекло, то и они тоже над чьим-то диваном займут свое веселое место… Особенно ежели диван будет тоже с оттенком ультрамарина и берлинской лазури…

Каждый день я гуляла по окрестностям. В моей душегубке сидеть было невозможно.

В пустых древесно-стружечных лесахГде деловая зреет древесинаБерезина, соснятина, дубнина…Где смертников содержат в поясах

Лизбет уехала, мы с ней так и не попрощались.

И вдруг тем же вечером я по приглашению оказалась в мастерской другой художницы, Нины. Нина зазвала меня в свою студию (уже, видимо, прошел слух о моих визитах к Лизбет). Эта Нина уезжала назавтра, а сегодня у нее был вернисаж и винопитие.

Нина чудно говорила со мной на своем «пиджин инглиш», приблизительном английском, объясняла способы и методы работы, а также (не без того) сетовала на то, что никто не покупает. Я ей поддакивала и слушала очень внимательно. Что еще нужно художнику! Нина весьма жалела, что мы не повстречались пораньше. Она бы мне много чего показала, но сейчас это было запаковано.

Я сказала Нине чистую правду, что собираюсь писать статью о современном искусстве.

А что я сейчас делаю?

Боже ты мой, Нина открыла для меня совершенно новый мир!

Перед тем, в сей же день, она совершила подвиг, показала мне, как делаются монотипии.

Она наглядно объяснила технологию. Берется бумага! Берется краска черная! Рисуем на бумаге (эта была еще лучшего качества, чем у обидчивой Лизбет, еще более плотная, тоже ручной выделки).

Затем она потрясла бутылкой постного масла. И сказала, что делает краски с этим маслом (Ай мэйд май каларс вит дыс).

Затем она объяснила, что с помощью кисти (вит май браш) она рисует этой краской (май калор) на этой бумаге (ткнувши фингером в пэйпер, т. е. пальцем в бумагу).

Итак, на первом листе Нина изобразила голову на шее, без ненужных подробностей вроде ушей, зато очень жирной черной краской на постном масле. Затем она наложила следующий чистый лист на этот лист с пятном и провела своей старой майкой (май олд тишот) поверх всего. После такого совокупления она разняла листы и приложила к оригиналу следующий щит оф пэйпер. И так повторилось четыре раза. И вышло пять изображений одно другого бледней. Последнее вообще было ни к черту. Слабое пятно. Затем на оригинале, самом жирном, Нина пальцем (вит май фингер) нарисовала по черной краске носик-ротик и глазки. Потом на остальных тоже. И сказала: «Нот фор сэйл», то есть не для продажи. Стало быть, как правило (дженераллы), эти ее работы не продаются. Невер. То есть это онлы фор экзибишн, только выставочные работы.

Я, подумавши хорошенько, предложила ей на этих мордах рисовать реальные портреты. Она ответила, что ай кант ду эни имиджис. Я не могу делать портретов. Выяснилось, что в академии их этому бесполезному занятию уже не учили.