Алексей Пантелеев - Наша Маша (Книга для родителей)

ТЕТРАДЬ ОДИННАДЦАТАЯ

19.11.61. Воскресенье. Ленинград.

Азбукой не занимаемся. Еще не кончились октябрьские каникулы, а Машке они уже надоели.

— Хочу, чтобы кончились каникулы. Учиться хочу.

Но все-таки мы с мамой решили продлить Машкин отдых. Хотя я не уверен, что это именно “школьные” занятия утомляют и возбуждают ее. Нервный ребенок всегда найдет пищу для возбуждения и переживаний. Не вовне, так в себе, в воображении.

* * *

Мама купила ей крохотную куколку-голыша.

— Ой!— говорю.— У тебя еще одна дочка?!

— Да. Она совсем маленькая.

— Сколько же ей?

— Она вчера родилась. Ей один год всего.

И долго не могла понять: как это ей один день, когда всегда говорят или “год”, или “месяц”?!

— Поняла?— говорю.

— Нет.

Это она всегда честно заявляет: “Нет! Не поняла!”

Да, иногда кажется, что слишком часто и слишком поспешно прибегает она к этой формуле.

* * *

Вечером зовет из своей комнаты:

— Папочка!

— Что, Маша?

— Не забудь...

— Что не забудь?

Подхожу к постели.

— Ну, что тебе?

— Не забудь напомнить мне завтра.

И перечисляет, что именно ей нужно не забыть:

— Выгладить платье Сяо-Сяо, написать письмо бабушке, бусики на нитку надеть, поиграть в школу. Леночку Журба в гости пригласить...

И пальцы при этом загибает.

— Не забудешь? Напомнишь?

— Да, да, напомню.

— Не забудь! Пожалуйста! Обязательно!..

Это у нее новая навязчивость. Боится забыть. И пока не попросит напомнить, не уснет.

2.11.61.

Вчера гуляла с папой. Впрочем, прогулка эта ограничилась тем, что дошли до аптеки имени К.Либкнехта на Большом проспекте, получили кальций для Машки, купили витаминов и вернулись домой.

Заходили еще в магазин грампластинок, но ничего там не купили. Папа только почитал вслух список долгоиграющих новинок. А Машка все умоляла купить ей какую-то пластинку:

Ку-ку! Ку-ку!

Беспечно я живу.

Слышала эту песенку где-то по радио. Кажется, в Дубулти. Или в Союзе писателей на елке.

Дома позволил ей побыть у меня. Разглядывала БСЭ, “Всемирную историю искусств”, немецкого Брема. Читала— с трудом, по складам, но самостоятельно. Я в это время сидел за столом, работал.

25.11.61.

Была в “школе”. Занималась сегодня неважно, на троечки.

А я учитель плохой. Сержусь. Вспыхиваю. Кипячусь. А ученики этого не любят, и им это не на пользу.

Лучше всего на Машку действует спокойный тон, а еще лучше— соревнование, игра на честолюбии.

Даешь ей хлористый кальций. Морщится. Стонет. Не хочет, не может проглотить его. Но стоит сказать: “Вот смотрите, ребята (или: “Вот смотрите, товарищи студенты”), какая у нас Марья Алексеевна! Принимает горькое лекарство и не морщится”,— и Машкин рот моментально отверзается, и отвратительный кальций безропотно проглатывается.

Или: “Сейчас выступит, прочтет стихотворение Корнея Чуковского, Маша Пантелеева. Она очень способная девочка, первая ученица”— и так далее.

Не знаю, такой ли уж это хороший способ, что-то подсказывает мне, что не очень хороший. Оставляя в стороне моральную его сомнительность, не является ли он тем же насилием, только более тонко замаскированным?

Как и в других случаях, надо знать и чувствовать меру.

* * *

На днях Маша мне говорит:

— Папочка, ты мне сделаешь такой ночевальник?

— Что еще? Какой ночевальник?

— Ну, такой... чик сделаешь— и зажжется. Маленький, на столике. Чтобы мне ночью самой пипи делать.

— Ночник, что ли?

— Да, да. Ночник! Лампочку!

27.11.61.

Уже довольно бегло пишет. И пишет самостоятельно, овладела тайной “фонетического письма”. Исписывает целые страницы словами, которых еще недавно не писала и написания которых не знала. Делает, конечно, ошибки: ище, катлетка, холва, жерав (жираф)— но это значит, что она пишет сознательно, понимает структуру слова и ищет способ для его написания.

Писала вчера письмо (даже два письма, одно впрок, к Новому году) бабушке. Уже почти не спрашивает: “Как писать?” Я диктую, она пишет.

28.11.61.

Часа два-три занимались приведением в порядок нашей детской библиотеки. Разобрали все книги и установили очередность в их чтении. Книги, которые будем читать в первую очередь, положили отдельно, на самое видное место; немецкие сложили с немецкими, книги второй очереди отставили в сторону. Отобрали довольно много дублетов— будем дарить их другим детям.

Машка самостоятельно читала (первые полтора-два часа) все названия книжек. Потом утомилась, стала сбиваться, и я некоторое время “подменял” ее.

Не могли, конечно, удержаться и кое-что читали не только на обложках. Например, попробовали читать “Короля Матиуша Первого”[ 18 ]. Это так хорошо, так непосредственно обращено к детскому сердцу, что Машка почти все понимала, хотя и там очень много не известных ей слов и понятий: “министр”, “закон”, “наследник”, “забастовка”, “юстиция” и так далее, и тому подобное. Прочли до конца первую главу. Сама Машка читала “Азбуку” Толстого и его же “Первую книгу для чтения”. К удивлению моему, быстро усвоила, что такое ь, i, ъ.

Три новых значка для нее— не нагрузка. А как мы в свое время (в очень далекое время) радовались, когда Советская власть отменили эти три буквы!

* * *

Перед сном опять плакала, звала мать, говорила, что боится забыть. Мама, конечно, права: это навязчивая идея— боязнь забыть что-то.

Днем тоже нередко напоминает, просит: “Не забудь, напомни мне”.

Я посоветовал:

— А ты записывай и не забудешь.

Завели специальную тетрадку, куда Маша своей рукой записывала:

“Тракунчик”— по-грузински попочка.

Сяо-Сяше платье выгладить.

Купить пластинку “Ку-ку! Ку-ку!”.

Бусики сделать.

Кальций (то есть не забыть принять кальций. Это уж я предложил: настоящее, серьезное ставить в один ряд с ее надуманным, вздорным, болезненным).

29.11.61.

Продолжали разбирать библиотеку. У Маши— радость: нашла одну из своих самых любимых книг— “Чижик, Пыжик, Рыжик и Женя Жукова” Л.Кассиля. Думали, что она пропала, а книга была, оказывается, у меня. Самое милое в этой забавной и симпатичной книжке— то, что героиня ее Женя Жукова, нарисованная художником Сазоновым, очень похожа на Машку. И вздернутый нос, и все ужимки. И даже танцует, как Маша. Одно время я даже называл Машку Женя Жукова.

Читала и разглядывала картинки.

* * *

Перед сном читал ей “Козетту”. Ох, как трудно это! Какое огромное количество непонятного! Впечатление, будто читаешь и переводишь еще раз с французского на русский.

Например, объясни ей, что такое “трактир”, “госпожа”, “постоялый двор”, “хозяин”, “хозяйка”, “господин”, “сударь”, “лампа”, “очаг”, “служанка”, “лохмотья” и так далее, и тому подобное.