Вера Тулякова-Хикмет - Последний разговор с Назымом

12 февраля 1962 года настало первое утро конгресса. Зал во дворце Фарука заполнили делегаты – это было море желтых и черных людей. Я впервые на таком необыкновенном собрании, да и то полулегально. Далеко впереди вижу твою возвышающуюся спину и твой затылок. Когда конгресс должен был выбирать президиум, неожиданно вышел китайский делегат и сказал:

– Мы требуем лишить сейчас права голоса одного писателя. Он представляет здесь турецкую литературу. Я говорю о Назыме Хикмете. Но может ли быть послом турецкой литературы человек, не имеющий турецкого паспорта, человек, приехавший сюда с паспортом Москвы? Мы требуем лишить его мандата делегата.

Зал замер. Я увидела, как через несколько мгновений из средних рядов партера легко вышел ты, неторопливо подошел к трибуне, встал перед собравшимися – свободный, открытый, и некоторое время молча вглядывался в глаза людей. И не было на твоем лице заметно никакого волнения. Стало тихо-тихо.

– Я думаю, – сказал ты, – что имею право представлять на конференции писателей Азии и Африки Турцию, потому что имеет право представлять литературу своей страны писатель, который пишет на языке своего народа. Я думаю, здесь собрались писатели, а не полицейские. К сожалению, на моей родине, в Турции, сегодня нет поэта лучше меня. Но это не всё. Я думаю, что среди присутствующих в зале я тоже самый крупный поэт. Раздались аплодисменты.

– Если я преувеличил и кого-то обидел, пусть он выйдет, и я с радостью пожму ему руку.

Люди сидели, затаив дыхание. Никто не шелохнулся.

– А если так, уважаемые товарищи писатели, вы не только не лишите меня права голоса, а сейчас же выберете в президиум. Кто «за» – прошу поднять руки.

И лес рук поднялся, Назым! Ты сел в президиум, а люди все не опускали руки.

Внешне ты был спокоен. Но я догадывалась, чего стоила тебе победа. Когда в Москве молодые люди, приходя к нам в дом, протягивали руку и назывались: «Я – поэт такой-то…», ты смотрел на них с нескрываемой иронией и потом удивленно говорил мне: «Я всю жизнь пишу стихи, иногда совсем неплохие, но я не могу сказать о себе, что я – поэт. У нас на Востоке для человека сказать про себя “я – поэт”, все равно, что похвалиться, будто он хороший человек».

То, что ты совершил в Каире, было необходимым актом политической борьбы, острой и напряженной. А еще ты хотел, чтобы никто и никогда не лишал Турцию права голоса. Ты должен был победить и победил. Целый день ты отвечал на вопросы, спорил в перерывах, убеждал, делал заметки для будущей своей речи, давал многочисленные интервью. В гостиницу в тот день пришел в полночь. Вот тут-то напряжение сказалось… А утром – сигарету в зубы:

– Я не могу лежать. Что ты! Там у нас готовится настоящая драка. Я должен быть среди наших друзей.

А помнишь, что было дальше, когда мы спустились завтракать в ресторан «Гизира-палас»? Ведь нас поселили в одной гостинице с китайцами. Никто из них с нами не поздоровался. Китайская делегация состояла из тринадцати писателей, а возглавлял ее министр культуры Китая Мао Дунь – известный прозаик и твой добрый старый знакомый. Китайцы, как и мы с тобой, приехали задолго до начала конференции, и все эти дни Мао Дунь просил, уговаривал тебя выступить на стороне Китая. Культурная революция в КНР только начиналась, и мало кто в то время мог предположить масштабы ее разрушительной силы. Но китайцы боялись тебя сейчас, здесь, в Каире, боялись после Стокгольма. Мао Дунь предлагал тебе формально переехать в Китай, обещая на самом деле безбедную жизнь в Париже, Риме, Швейцарии – где угодно, только бы вытащить тебя из Советского Союза.

Сначала ты терпеливо пытался объясниться, но потом оборвал всякое общение с китайцами. Вот почему они пытались лишить тебя голоса на конференции. Вот почему твои книги первыми горели в кострах культурной революции. Но Мао Дуня ты по-человечески жалел, не сомневаясь, что свою миссию он выполняет по принуждению. Убедился в этом, когда через некоторое время узнал, что в КНР его отстранили от всех дел, перестали печатать и упоминать его имя.

– Нет, – сказал ты серьезно в то утро, – мы не дадим китайским товарищам использовать в своих целях делегатов конференции. Ты видела: тут есть совсем молодые. У некоторых нет никакого опыта политической борьбы, а у других «писателей» нет ни единой сочиненной строчки, но они уже по нескольку месяцев гостили в Китае. Обстановка сложная.

В вестибюле дворца были вывешены плакаты, в которых сообщались краткие сведения о главах делегаций. О тебе написали так: «Назым Хикмет – всемирно известный поэт, автор многих книг, переведенных на 56 языков, член бюро Всемирного совета мира».

В канун закрытия конгресса президент Насер устроил прием в честь писателей – гостей Египта. В назначенное время к нам в гостиницу пришел молодой, прекрасно воспитанный человек, чтобы сопровождать нас на прием во дворец Фарука. Он извинился за незнание русского языка. Он говорил по-английски еще хуже, чем я, и поэтому мы с ним отлично понимали друг друга.

Выйдя из машины у дворцовой площади, мы увидели гигантскую толпу бедняков – тысячи людей, сдерживаемых полицейскими, тянули к нам непомерно худые длинные руки. Их глаза гноились от трахомы, а ветхая одежда едва прикрывала тела.

– Билешь! Билешь! Билешь! – кричал им сопровождавший нас молодой человек, что означало: Прочь! Прочь! Прочь!

А толпа все гудела и рвалась к проходу, по которому должен был пройти человек-бог Гамаль Абдель Насер. Но он заставил долго ждать не только своих подданных на площади, но и несколько сотен писателей во дворце.

Когда мы вошли в огромный старинный зал, нас поразила его живописность и паркетный пол, начищенный до такого блеска, что ноги на нем теряли опору и скользили, как по льду. Зал был абсолютно пуст, у великолепно расписанных стен не было ни единого предмета, на который можно было бы опереться. Церемониймейстер с микрофоном пытался выстроить вдоль стен прибывающие делегации писателей согласно арабскому алфавиту, а в середине зала поставить каре из писателей Египта. Но делегации спорили с ним, одна не желала встать позади другой, все рвались вперед, многие упирались, стояли кучей, и распорядитель впадал в отчаяние. Прошло уже около часа. Порядком и не пахло. Ты был зол, ты устал и не хотел больше стоять.

Наконец какие-то делегации добились своего, и было принято новое решение: выстроить собравшихся по латинскому алфавиту. Снова началась неразбериха. Наш гид вынул из кармана белую пластинку с булавкой – на ней было написано «ТУРЦИЯ» – и приколол Назыму на лацкан пиджака. Мы оказались почти в самом конце шеренги, выстроенной вдоль трех стен, то есть ближе всех к предполагаемому месту президента.