Александр Майоров - Правда об Афганской войне. Свидетельства Главного военного советника

Из тяжелого полузабытья меня вырвал телефонный звонок.

— Товарищ генерал армии Майоров?

— Я вас слушаю.

— Докладывает оперативный дежурный Центрального пункта управления Генерального штаба. Я вас еле разыскал.

— Что за чепуха! Я не иголка в стоге сена.

— Извините, товарищ генерал армии. Вам надлежит сегодня в 10 часов быть у Константина Устиновича Черненко. У входа в Кремль вас встретят и проводят в приемную.

Я посмотрел на циферблат: четвертый час утра 23 марта 1981 года.

Пора и спать. Теперь, кажется, уже недолго осталось ждать полной ясности.

Ни дурных, ни добрых снов мне в то утро не приснилось.

Без пятнадцати десять я уже находился в приемной Черненко. Константин Устинович — виднейший человек в руководстве страны. Это я для тех говорю, кто за быстрыми сменами государственного руководства СССР и России в последние годы, возможно, и не помнит имен всех наших политических деятелей — да и зачем их знать обыкновенному человеку, чье благополучие зависит от собственных рук и собственной головы? Люди моего положения, однако, в то время очень хорошо знали все титулы и тем более имена-отчества верховных начальников — ведь от их благосклонности, от их каприза нередко зависела и твоя судьба, и судьба твоих близких.

Член Политбюро ЦК КПСС, секретарь ЦК КПСС, этот человек в ту пору был, пожалуй, самым всесильным, он имел огромное влияние на Брежнева, а значит и на все ПБ.

Ровно в десять мне открыли дверь. Я вошел в сравнительно небольшой кабинет. Из-за стола, встав мне навстречу, медленно шел сутулый, моего роста человек, седой до голубизны, с ласковым взглядом добрых глаз. В своей руке я почувствовал его, мягкую и слегка влажную, и услышал приветливо сказанные слова:

— Здравствуйте, Александр Михайлович.

— Здравия желаю, Константин Устинович.

Не выпуская моей руки, он провел меня к приставному столу, предложил сесть и сам сел напротив меня. Я моментально выхватил карты из папки, пытаясь быстро разложить их на столе.

— С картами обождь.

— Я хотел доложить оперативную обстановку в Афганистане, Константин Устинович.

— Обождь.

То ли он играл в простоту, то ли на самом деле такова была его натура — простецкая, в тот момент я еще не понял. Как бы то ни было, второе лицо в партии, прошел такую школу на многих постах в Союзе; неоднократно Леонид Ильич направлял его за границу на различные коммунистические форумы во главе делегаций КПСС…

Так что не исключено, думал я, что он намеренно прибегает к этому простецкому стилю общения, как бы спускаясь со своего кремлевского Олимпа к стоящему на земле генералу-вояке. И, надо признать, ему удавалось выглядеть вполне по-земному, этаким простоватым дядькой, похожим — почему это сравнение пришло мне в голову? — на добряка пасечника.

— Леонид Ильич передает вам, Александр Михайлович, привет.

Тело мое словно обрело легкость, тучи над головой мгновенно куда-то улетучились, и засветило спокойное ясное солнце.

— Он вас хорошо помнит по Чехословакии. И надеется, что и в Афганистане вы оправдаете доверие Центрального Комитета нашей партии.

— Спасибо, Константин Устинович.

— Обстановку в Афганистане мы знаем, но скажу вам, что главное, конечно, — партия, народно-демократическая партия. Вот ей и надо заняться.

Я-то представлял, что партией занимается представитель ЦК КПСС или Посол, а не Главный военный советник.

Черненко словно прочел мою мысль:

— А вы не удивляйтесь. Роль партии зависит именно от результатов вооруженной борьбы. И авторитет партии надо поднимать. А крылья, — и он медленно поднял руки на уровень плеч, разведя их в стороны, — парчам (покачал правой рукой) и хальк (он сказал «калька» и покачал левой рукой) надо объединить. — И он стал медленно сводить слегка дрожавшие руки. — Тогда партия и будет обладать большой силой.

— Константин Устинович, вряд ли их можно идейно и организационно объединить.

— А мы объединим. Ленинское ученье всесильно. И авторитет Леонида Ильича в мире велик.

Уж не знаю, что именно подразумевал Черненко под этими аргументами в качестве средства для объединения крыльев партии, да только он продолжал:

— Леониду Ильичу очень понравилось выступление Бабрака Кармаля на XXVI съезде КПСС! Какая воинственность! Какой революционный пыл! Какая вера в победу! Его надо поддержать, — твердо и настойчиво обязал меня Черненко. А мне вспомнились слова Черемных про конька, которого надо менять.

— С Послом будьте дипломатичнее, — продолжал наставлять Константин Устинович. — Ведь он мусульманин, самолюбивый человек. Не отталкивайте от себя и «ближнего» представителя. Мы вас поддержим. Вам предстоит получить советы еще и от товарища Устинова. А карта… — и он опять перешел на простецкий говор — Я вот, бывает, вспоминаю свою службу на заставе в Киргизии. Был у нас там начальником заставы то ли Тупышкин, то ли Путышкин, память стала подводить… видно, староват стал, — слегка кокетничая сказал он, ожидая, что я, конечно, отвергну такое предположение; но я не отверг, хотя взглядом своим пытался дать ему понять, что включился в его игру… А он продолжал:- Соберет, бывало, нас в Ленинской комнате, развесит огромную карту нашей заставы и принимается нас тренировать, в теории конечно. Практикой-то мы занимались на воздухе. Так вот, значит, возглавлял я тогда партячейку, а в бою командовал мангруппой («маневренной группой». — Лет.)… Э-эх, бывало: «По коням! Шашки — к бою!»

И в глазах старика засверкали искры. Он еще рассказывал некоторое время о том, как рубали они басмачей, а я, глядя на него, думал о том, что вот сидит передо мной воин-ветеран и я вполне его уважаю. Но что, если он все врет, старый пасечник? Что тогда?

Черненко опять поразил меня своей догадкой:

— Поди, сидишь, слушаешь и думаешь: привирает старик, а?

Я глупо промолчал.

— Да, много всего в молодости было. А теперь, — и он обвел взглядом свой стол, — папки, бумаги, и опять папки, и опять бумаги. Сколько тут разных судеб… Ну ладно, карты — забирай. Они тебе пригодятся в Афганистане. — И тут же другим тоном, вежливо, но без всякой простоты:

— Приятно было с вами побеседовать.

Он встал, подошел ко мне, взял под локоть и, проводив до двери, тяжеловато протянул свою руку и пожелал мне всего доброго.

В приемной передо мной вытянулся полковник и доложил:

— Я из секретариата министра обороны Маршала Советского Союза Дмитрия Федоровича Устинова. Он вас ждет у себя в кабинете.

В приемной министра мне задерживаться не пришлось. Дверь передо мной тотчас отворилась, и, к великому моему удивлению, министр вышел из-за своего стола и тяжело, медвежьей походкой пошел мне навстречу, чего прежде никогда ради меня не делал. Поздоровался и задал совершенно неожиданный вопрос: