Людовик-Филипп Сегюр - Записки графа Сегюра о пребывании его в России в царствование Екатерины II. 1785-1789

Нельзя говорить о нем, не сказав ни слова о его отечестве, которое он обожал, и о некоторых героях Швеции, по следам которых он хотел идти с увлечением, мешавшим ему рассудить, что он был поставлен в другие времена и обстоятельства. При своей пылкости он забыл умный совет, данный ему Фридрихом II. Великий герой, поздравляя его с успехом переворота, утвердившим власть его, писал к нему: «Пользуйтесь вашим успехом. Заботьтесь о восстановлении мира и порядка в вашем отечестве. Но не забудьте, что теперь, когда существует три или четыре большие державы, которые могут выставить по триста и четыреста тысяч войска, шведский король уже не может иметь притязаний на славу, побед и завоеваний». Если бы Густав его послушался, то, управляя страною, отчасти покрытою песками и снегом и имеющею только два с половиною миллиона жителей, он не отважился бы дерзко напасть на империю в тридцать миллионов жителей и пятьсот тысяч войска. Но шведский король, отвращая взор свой от окружавшей его действительности, обращал его к ликам Густава Вазы и Густава Адольфа. В особенности последний служил ему образцом: он с восторгом вспоминал славные победы этого героя, который завоевателем прошел Германию с 15 000 шведов и мечем доказал императору Фердинанду, что великий человек пользуется обстоятельствами, устраняет препятствия и побеждает силу. Фердинанд осмелился произнести на счет Густава Адольфа дерзкое слово: «Этот снежный король скоро растает, потому что осмелился мериться с Юпитером Европы». Лишние и смешные слова! снежный король потряс до оснований престол Германского Юпитера. Густав III, одушевленный этим примером, забывал великие перемены, происшедшие в духе его народа после деспотического правления Карла XI, после утомления, в которое приведена была Швеция безумной воинственностью Карла XII, и лишений, которые она потерпела от честолюбия и самовластия этого монарха. Густав III даже не обратил внимания на те затруднения, через которые должен был перешагнуть, чтобы утвердить свою власть, совершенно ослабленную честолюбивой аристократиею.

Известно, что после 1720 года, когда представители государственных сословий захватили в свои руки правление государством, власть королевская ослабела, и король должен был подписывать все распоряжения сейма и его председателя, будучи в зависимости от них. Таким образом царствовали: Ульрика-Элеонора, ее муж Фридрих Гессенский и избранный их наследником Адольф-Фридрих, принц Гольштинский, отец Густава III. Правда, что будучи еще ребенком, только что выйдя из пеленок, Густав подавал блистательные надежды приверженцам падшей монархической власти. Он был семи лет, когда один шведский генерал сказал ему в шутку, что он будет другим Густавом-Адольфом. Ребенок отвечал на это: «То, что вы теперь говорите как лесть, когда-нибудь, пожалуй, будет правдою!» Его юное воображение было полно чертами из истории обоих Густавов, Христины, Карла XII, битвами с немцами, русскими, поляками, сражениями под Люденом, Нарвою и Полтавою. Покуда он рос, волнуемый мечтами о славе, в сеймах господствовали смуты, и Швеция разделилась на две партии: шапок и шляп. Первая хотела купить мир подчинением и согласием с Россиею; вторая хотела прежней славы и независимости, хотела при содействии Франции завладеть снова Ливониею и Финляндиею. Шапки были усердные приверженцы республиканской аристократии; шляпы втайне желали восстановления королевской власти. Тогда-то, однажды, молодой Густав со вздохом высказался в следующих словах об отце своем: «Король стал в государстве куклою, на которую только в торжественные дни надевают регалии». Смуты в сейме увеличивались. Обе партии попеременно захватывали власть. Старый король, выведенный наконец из терпения беспрестанными унижениями, отрекся от престола, а сейм, не успев заставить его утвердить некоторые из своих постановлений, решился принять это отречение и чтобы сделать его сопротивление бесполезным, утверждал законы вместо подписи короля приложением его печати. Молодой Густав, в негодовании, взял из государственного совета печать и передал ее отцу. Не имея терпения долее переносить это унижение, он с братом поехал путешествовать. Оба они были в Париже в 1771 году, когда узнали о смерти отца. Густав отправился в Стокгольм и созвал сейм.

Молодой король доказал в это время, что он был достоин сана, который носил. Соображаясь с обстоятельствами, он обнаружил ловкость благоразумного человека, доброту популярного монарха, взгляд глубокого политика и решительность молодого воина. Прежде всего он старался казаться равнодушным к власти, отнятой у престола аристократиею, и в тоже время старался всевозможными средствами привлечь к себе любовь народа. Он в этом успел, так что однажды один из отважных и простодушных крестьян из Далекарлии сказал ему: «Уезжаю довольный тобою и расскажу своим, что я видел: в тебе они найдут доброго отца. А если когда нибудь тебе будет нужда до нас, твоих детей, то обитатели трех долин соберутся к тебе при первом призыве». Со скрытым удовольствием Густав замечал в сейме разномыслие дворянских представителей с прочими. Дворяне, высокомерно желая захватить все высшие должности, возбудили всеобщее неудовольствие. Король скрывал свое восхищение и потихоньку умножал число своих приверженцев. Собрав полтораста молодых офицеров под командою Спренгпортена и под предлогом формирования военной школы, он подготовил себе помощь на случай нужды. Несколько времени спустя, задержав подвоз хлеба, он произвел искусственный голод и возбудил неудовольствие в народе. Между тем собрался новый сейм. Он был составлен из противников его, приверженцев Англии и России, скрепивших связи Швеции с этими державами. Нужно было действовать: приходилось или подчиниться такому сейму, или победить его. Отвращая внимание своих противников от удара, им грозившего, Густав произвел нарочно возмущение в Финляндии и Скании. Между тем Спренгпортен, Геллихиус и многие офицеры, привязанные к королю и его брату, разглашали печатно, что дороговизна хлеба происходит от влияния русских и англичан и от измены сейма. Народ ловил эти слухи. В это время произошло возмущение в Христианштадте. Герцог Зюдерманландский тотчас собрал пять полков и вышел с ними в поход, уверив солдат, что составился заговор, затеянный русскими против жизни короля. Все это движение встревожило сейм. По его распоряжению вооружены были два корпуса, на верность которых можно было положиться. Рудбеку поручено было охранять короля и даже задержать его, если почему либо откроется, что он в сношениях с христианштадтскими бунтовщиками. Густав предвидел это. За ним следили, старались, чтобы он проговорился, но он ничем не обнаружил себя. «Известие, которое вы мне сообщаете, — сказал он Рудбеку, — довольно странно и неправдоподобно». — «И что всего страннее, — сказал тогда граф Риббинг, пристально смотря на короля, — так это то, что офицер, стоявший на карауле у ворот Христианштадта, уверял генерала Рудбека, будто все совершающееся делается по приказанию вашего величества». «Ну, так что же? Он ошибся», — возразил король с холодностью и невозмутимым спокойствием. На другой день Рудбек, войдя к королю без доклада, застал его за рисунком для одной из придворных дам и, уходя, сказал: «Можно наверно сказать, что этот юноша никому на свете не может быть опасен».