Яков Гордин - Три войны Бенито Хуареса

«Тигр Такубайи»? — у Гладкого отяжелели руки. «Боже мой, да ведь он же совершенно беззащитен в своей асьенде!»

— Две ночи назад несколько всадников подъезжали к стене, но сразу скрылись… Я не случайно отослал дочерей. У меня четыре дочери, дон Андреу. Прелестные девушки… Я всегда жил не как все. Я не был женат, но стал отцом четырех дочерей… Их мать, Анна-Мария, умерла… Я жил не как все… так получилось. Но кончу, кажется, довольно обыкновенно для нынешних времен…

Он улыбнулся — весело и беззаботно.

— Дон Мельчор, вам надо сразу уехать! Почему вы не едете в Мехико или хотя бы в Мараватио?

— Бежать? Нет, нет. Я ни в чем ни перед кем не виноват… Нет, я больше по собственной воле не покину свой дом… Завтра я вам покажу ботанические коллекции, собранные за последние месяцы. У меня есть чем заняться, дон Андреу.

Утром, когда мальчик подал им кофе, Гладкой сказал:

— Вам следует уехать в Мехико, дон Мельчор.

— Отчитываться перед конгрессом за этот злосчастный договор? Нет, нет, я не боюсь, все это вздор… Но как подумаешь — такая тоска… Нет. Да и маис еще не посеян. В наших местах, как только кончают убирать пшеницу, сразу же сеют маис — начинается сезон дождей, еще неделя, и будет поздно… Я должен сам присмотреть…

Они говорили о мексиканских обычаях, о религии и семинариях…

— Не думайте, что роль духовенства — такой простой вопрос. Миранда — священник, но и Идальго с Морелосом — тоже священники. Хуарес учился в семинарии, да и ваш слуга — тоже. Я поступил на юридический факультет в Мехико после семинарии… Среди сельских священников есть замечательные, добрые люди. Это один из наших парадоксов — без церкви, без семинарий не появились бы те, кто потом так яростно воевал против церкви.

Они говорили о Хуаресе, о Дегольядо.

— Если дон Бенито — суровый здравый смысл революции, то дон Сантос — ее страдающая поэтическая душа. Его крушение — печальный признак. Хуарес не хочет этого видеть. Да, мы трое — Дегольядо, Прието и я — вчерашний день революции. Но каковы будут люди завтрашнего дня? Хуарес не вечен…

Они пообедали. Молчаливая экономка и мальчик прислуживали за столом. Жалюзи закрывали распахнутые окна, и в комнате с кирпичным полом было сравнительно прохладно.

Они пили чай, добавляя в него местное вино из дикого винограда, придающее чаю сильный запах земляники. И Андрей Андреевич вспомнил маменькину кладовую с рядами банок, обвязанных чистыми полотняными тряпицами…

Окампо был весел и почти нежен с гостем.

Потом они перешли в кабинет, и тысячи книг обступили потрясенного Андрея Андреевича. Он протянул руку, чтобы наугад снять толстый фолиант в темной коже, когда Окампо вдруг сказал:

— Едут.

Он подошел к окну кабинета, выходящему на склон холма и дорогу. Гладкой встал рядом и сквозь щели жалюзи увидел кавалькаду, крупной рысью поднимающуюся на холм. Багровая пыль мешала сосчитать всадников. Их было не меньше десятка.

— У меня револьверы в спальне, — сказал Гладкой.

— Оставьте, дон Андреу, — ответил Окампо и ласково посмотрел на него, — револьверы не помогут. Подождем… Мы же не знаем, зачем они едут… Прошу вас, скажите, что вы гринго. Вы похожи. А трогать американцев они все же боятся…

Первым вошел очень красивый высокий офицер.

— Капитан Линдоро Кахига, — звонко сказал он. — Кто из вас сеньор Мельчор Окампо?

Окампо слегка склонил голову.

— А второй?

— Это мой гость, сеньор Андреу Гладки, подданный Соединенных Штатов Америки, путешествующий с научными целями.

Кахига посмотрел на Гладкого. Андрей Андреевич сухо кивнул.

— Я приглашаю вас, сеньор капитан, и ваших спутников поужинать со мной, — сказал дон Мельчор приветливо и выжидающе.

Кахига с усмешкой покачал головой.

— Нет, сеньор Окампо. Возможно, мы и поужинаем вместе, но не здесь. По приказу президента республики генерала дона Феликса Сулоаги и командующего Силами сопротивления узурпаторам генерала дона Леонардо Маркеса я арестую вас как государственного преступника!

Он щелкнул пальцами, смуглыми и сильными, и в комнату вошли трое: один — в солдатском синем мундире с длинным рядом тесно сидящих нечищенных пуговиц и два других — в коротких грубых куртках и широких шляпах.

Окампо медленно развел руками.

— От такого приглашения трудно отказаться, — он посмотрел на Гладкого. — Мне очень неловко, дон Андреу, но придется оставить вас на некоторое время одного в этом доме… Увы!

Гладкой сделал три быстрых шага и встал перед офицером. Глаза их были на одном уровне. И в темных глазах Кахиги Андрей Андреевич увидел неуверенность.

— Мое правительство, капитан, правительство Соединенных Штатов, признает только одного президента Мексики — дона Бенито Хуареса. И предупреждаю вас: если вы причините зло такому известному и уважаемому во всем цивилизованном мире человеку, как сеньор Окампо…

— Хватит! — крикнул Кахига и отступил на шаг от Гладкого. — Еще бы вам не защищать его — он продал Мексику вашему президенту! И за это скоро ответит!

Окампо увидел, как вздернулись светлые усы Гладкого, открывая стиснутые в бешенстве зубы.

— Оставьте, мой друг! — быстро сказал он и дотронулся до руки Андрея Андреевича. — Вы же видите, каким патриотическим гневом пылают эти защитники мексиканского суверенитета! Такие чувства надо поощрять…

Кахига пощелкал ногтем по кобуре. Кожа у него под глазами потемнела.

— Я знаю, что вы известный краснобай, сеньор Окампо, — сказал он, — и состязаться с вами не собираюсь. У вас свое дело, у меня — свое. А этому гринго скажите — мы его не трогаем, и пусть радуется! Идите вперед! Нам пора!

Кахига вытянул руку к двери.

— Что ж поделать, дон Андреу, — сказал Окампо, губы его подергивались, казалось, он удерживает улыбку. — Я всегда знал — чтобы быть политиком, нужна некоторая сообразительность, а для того чтобы считаться мужчиной, нужно всего-навсего сохранять присутствие духа…

Он вышел. Кахига и трое вышли за ним.

Гладкой сквозь жалюзи видел, как они отъезжали, как двигались крупной рысью к бурым холмам на востоке…

Через полчаса он выехал за ними.

ХУДШИЕ ДНИ В ЖИЗНИ ПРЕЗИДЕНТА

Донья Маргарита подошла сзади, положила руки на его плечи и поцеловала в гладкие, блестящие волосы. Хуарес сидел за столом в своем домашнем кабинете.

— Хуарес, они не посмеют убить его?

— Им нечего терять.

— Но им же сказали, что тогда убьют их сторонников здесь…

— Во-первых, они не верят, что я отдам такой приказ, а во-вторых, если бы это и произошло, Маркес был бы счастлив. Мы стали бы равны…