Лев Троцкий - Сталин. Том I

Формулировать свое мнение удавалось, однако, лишь единицам или немногим десяткам. Повальные аресты смели социал-демократические организации. Разгром прессы разобщил рабочих. Тем важнее становилась роль думской фракции. Оправившись от первого приступа паники, депутаты-большевики стали развивать серьезную нелегальную работу. Но уже 4 ноября они подверглись аресту. Роль главной улики сыграли документы заграничного штаба. Власти предъявили арестованным обвинение в измене. Во время следствия Каменев и депутаты, кроме одного Муранова, отреклись от тезисов Ленина. На суде, который состоялся 10 февраля, подсудимые держались той же линии. Заявление Каменева о том, что предъявленные ему документы «решительно противоречат его взгляду на текущую войну», не было продиктовано одной лишь заботой о самосохранении: оно выражало по существу отрицательное отношение к пораженчеству всего верхнего слоя партии. К великому негодованию Ленина чисто оборонительная тактика подсудимых чрезвычайно ослабила агитационную силу процесса. Юридическая защита вполне могла бы идти об руку с политическим наступлением. Но Каменев, умный и образованный политик, не был рожден для исключительных ситуаций. Адвокаты делали, с своей стороны, что могли. Отвергая обвинение в измене, один из них, Переверзев, предрекал на суде, что верность рабочих депутатов своем у классу навсегда сохранится в памяти потомства; тогда как их слабые стороны: неподготовленность, зависимость от советников-интеллигентов и пр., – «все это отлетит прочь, как шелуха, вместе с клеветническим обвинением в измене». В силу одной из тех садических причуд, на которые неистощима история, именно на долю Переверзева, уже в качестве министра юстиции в правительстве Керенского, выпало обвинить всех вождей большевизма в государственной измене и шпионаже, притом с помощью таких циничных подлогов, на которые никогда не решился бы царский прокурор. Только Вышинский, прокурор Сталина, превзошел в этом отношении демократического министра юстиции.

Несмотря на уклончивое поведение подсудимых, самый факт суда над рабочими депутатами нанес непоправимый удар легенде «гражданского мира» и встряхнул тот слой рабочих, который успел пройти революционную школу. «Около 40000 рабочих покупали „Правду“, – писал Ленин в марте 1915 г., – много больше читало ее… Уничтожить этого слоя нельзя. Он жив… Он один стоит среди народных масс и в самой глубине их, как проповедник интернационализма трудящихся, эксплуатируемых, угнетенных». Отрезвление в массах началось скоро, но пробивалось наружу медленно. В качестве военнообязанных, рабочие были связаны по рукам и по ногам. Каждое нарушение дисциплины грозило немедленной отправкой на фронт с особой полицейской пометкой, которая была почти равносильна смертному приговору. Это действовало, особенно в Петербурге, где надзор был вдвойне свиреп.

Тем временем поражения царской армии идут своим чередом. Гипноз патриотизма, как и гипноз страха, постепенно ослабевают. Во второй половине 1915 г. возникают спорадические забастовки на почве дороговизны в московском текстильном районе, но не получают развития. Массы недовольны, но молчат. В мае 1916 г. вспыхивают в провинции разрозненные волнения среди новобранцев. На юге начинаются продовольственные беспорядки и сейчас же находят свое продолжение в Кронштадте, крепости, охраняющей подступы к столице. В конце декабря наступает, наконец, очередь Петрограда. Политическая забастовка сразу охватывает до 200000 рабочих, при несомненном участии организации большевиков. Лед сломан. В феврале открывается ряд бурных забастовок и волнений, которые разрастаются в восстание и приводят к переходу столичного гарнизона на сторону рабочих. «Немецкий путь развития», на который надеялись либералы и меньшевики, не осуществился. Впрочем, и сами немцы скоро сбились с так называемого немецкого пути… О победе восстания и отречении царя Сталину суждено было узнать в далекой ссылке.

На пространстве в 30000 квадратных миль население Туруханского края, на севере Енисейской губернии, составляло около 10000 душ, русских и инородцев. На сотни верст одно от другого разбросаны мелкие поселения, от двух до десяти дворов, редко больше. При восьмимесячной зиме земледелия здесь нет. Жители ловят рыбу и бьют зверя. И рыбы и зверя много. Сталин прибыл в этот негостеприимный край в середине 1913 г. и застал уже здесь Свердлова. Аллилуев получил вскоре письмо, в котором Сталин просил его поторопить депутата Бадаева отправкой высланных Лениным из-за границы денег."… Сталин подробно пояснял, что деньги ему нужны спешно, чтобы успеть запастись необходимыми продуктами, керосином и другими предметами, пока не наступила полярная суровая зима".

25 августа департамент полиции предупреждает енисейскую жандармерию о возможности попыток к побегу со стороны ссыльных Свердлова и Джугашвили. 18 декабря департамент уже по телеграфу требует от енисейского губернатора принятия мер к предупреждению побега. В январе департамент телеграфирует енисейской жандармерии, что Свердлову и Джугашвили, в дополнение к полученным ими ранее ста рублям, предстоит получить еще пятьдесят рублей на организацию побега. В марте агенты охраны прослышали даже, будто Свердлова видели в Москве. Енисейский губернатор спешит донести, что оба ссыльные «находятся на лицо и что меры к предупреждению их побега приняты». Тщетно писал Сталин Аллилуеву, что деньги высланы Лениным будто бы на керосин и другие продукты: из первых рук, т. е. все от того же Малиновского департамент знал, что готовится побег.

В феврале 1914 г. Свердлов писал сестре своей: «Меня и Иосифа Джугашвили переводят на 100 верст севернее, – севернее полярного круга на 80 верст. Надзор усилился, от почты оторвали; последняя – раз в месяц, через „ходока“, который часто запаздывает. Практически не более 8–9 почт в год…» Местом нового назначения является заброшенный поселок Курейка. Но этого мало. «Джугашвили за получение денег лишен пособия на 4 месяца. Деньги необходимы и мне и ему. Но на наше имя посылать нельзя». Секвеструя пособие, полиция облегчала царский бюджет и уменьшала шансы побега.

В первом письме из Курейки Свердлов ярко описал свою совместную жизнь со Сталиным. «Устроился я на новом месте значительно хуже. Одно то уже, что живу не один в комнате. Нас двое. Со мною грузин Джугашвили, старый знакомый, с которым мы уже встречались в ссылке другой. Парень хороший, но слишком большой индивидуалист в обыденной жизни. Я же сторонник минимального порядка. На этой почве нервничаю иногда. Но это не так важно. Гораздо хуже то, что нет изоляции от хозяев. Комната примыкает к хозяйской и не имеет отдельного хода. У хозяев – ребята. Естественно, торчат часами у нас. Иногда мешают. Заходят и взрослые вообще из деревни. Придут, усядутся, помолчат с полчаса и вдруг поднимаются: „Ну, надо идти, до свидания!“ Ушли, а вскоре еще кто-нибудь зайдет, и повторяется то же самое. И приходят как раз в лучшее для занятий время – вечером. Понятно: днем на работе. Пришлось проститься с прежним распорядком и заново распределить день свой. Пришлось проститься и с привычкой сидеть за книгой далеко за полночь. Керосину абсолютно нет. Зажигаем свечи. Для моих глаз света мало. Так что все занятия перенесены на день. Впрочем, занимаюсь не много. Книг почти нет…» Так жили будущий первый президент советской республики и будущий диктатор послесоветской России.