Милая моя - Юрий Иосифович Визбор
* * *
Крейсер «Ворюг».
* * *
Самолет Ташкент — Москва. Совершенно пьяные офицеры, летящие из Афганистана. Милиция обыскивает насчет оружия. «Мы устали от этого оружия, гранату тебе под яйца!» — «Я, между прочим, раненый». — «Если бы ты был там, где был я, ты бы не спрашивал». Какой город? Москва? А разве не Кабул? Отвратительное ощущение — расхристанные формы, галстуки на погонах, беспрерывно пьют из горла бутылок. Нервическое отчаяние, наглость убийцы.
* * *
Я живу, чтобы жить, чтобы получать радость, а не оттягивать бесконечно момент смерти.
* * *
Морально устойчив, хотя физически здоров.
* * *
Друг Рябченко. Толстое тельце на худых ножках, точь-в-точь как рисовали Геринга времен войны.
* * *
Дети ответработников, у которых в войну все ломилось от жратвы, играли «в горе», т. е. хоронили, закапывали, голодали.
* * *
Тамада перед первой рюмкой говорит: «Нам предстоит большая пьянка. Давайте оглядим друг друга и запомним друг друга».
* * *
Больной после инфаркта: «Ты мне привези зубную щетку, а то у нас завтра проверка будет, у кого что есть. Ну, привези, чего там! Я тебе на другой день ее отдам».
* * *
Наша разница, Юрий Иосифович, в том, что вы уже перенесли инфаркт, а я все жду своего.
* * *
Нинон в больнице: «Ты должен упасть на вершине, а не у дверей сортира!»
* * *
Анна: «Папаню хватил инфаркт, весь гарем зашевелился».
* * *
А вместо сердца — каменный топор.
* * *
Что-то все время падает с неба — листы, дожди, чудеса, семена, снега, свет, слезы, самолеты.
* * *
Да стул труднее списать, чем человека! У него есть инвентарный номер, и он в трех ведомостях. А человек что? Умер? Ну и привет.
* * *
Старуха с молодой фигурой и с лицом, изъеденным морщинами, как высохший солончак. За ней шлепает коротконогий терьер, которому старуха властно приказывает:
— Р-Рольф!
Как мужу.
Внизу крупным мужским шагом с собакой ходит толстеющая сорокалетняя женщина в очках. Думаю, разведенная. Она грозно оборачивается на свою дворняжку, но та и носом не ведет, читая замечательные новости в осенней траве.
* * *
Узбек, замдиректора студии, который знает наизусть «Мцыри» Лермонтова, которую он выучил наизусть на спор с учительницей, в которую был влюблен.
* * *
Какой же это есть механизм в человеке, что я на тебя гляжу и не плачу?
* * *
Обе речи на пленуме были тут же — через два часа — опубликованы, что вообще-то не принято, и так сложилось впечатление, что соперник генсека этого не ожидал.
* * *
На работе у Нинон был митинг, но не по поводу смерти, а по поводу «поддержания спокойствия», «пресечения вражеских речей», против каких-то прогнозов по поводу состава правительства.
* * *
— Проблема отцов и детей, — сказал Адамишин Саше, — заключается в разности оценок происходящих событий. Это банально. Но не банально то, что я тебе сейчас скажу, — никогда еще отцы не переходили на сторону детей. Всегда было наоборот — дети мучительно долго переходили на сторону отцов. Так вот — чем быстрее ты, мудак, поймешь и сделаешь это, тем для тебя же будет лучше!
* * *
Не перебивай меня, то, что я говорю, — интереснее!
* * *
От всей души и от себя лично…
* * *
Ах, витязь, то была Наина! (А. Пушкин.)
* * *
Все ему писалось. Диктовали разные люди, придерживавшиеся различных взглядов. Он все читал. Не только обращения к иностранцам (это называлось «переговоры»), но и, что поразительно, — к своим. «Я думаю, что мы должны одобрить этот документ». Все это писано, как в анекдоте: звонят в дверь, подходит ответработник, вынимает из кармана текст, разворачивает и читает: «Кто там?».
* * *
Буш, вице-президент, выступает в аэропорту. Переводчика в том бардаке не нашлось, переводит подвернувшийся под руку случайный дипломат. Итальянцы Фанфани и Коломбо тоже слушают это: их не встретили, нет машины, и они томятся. Кто-то рядом спрашивает: «А кто это переводит?» Министр иностранных дел Италии мрачно говорит: «К сожалению, это итальянский посол».
* * *
Похороны по ТУ. Опухшая Г. Л. с почти хозяйственной сумкой в руке. Все кричат — бриллианты. Распространились слухи, что за две недели до кончины летала она в Цюрих с одной маленькой «сумочкой». Теперь тоже с сумкой идет. Пьяненький, совершенно пьяненький до неприличия, Сергей Леонидович, строго поддерживаемый охранником, как-то порывается выпрыгнуть вперед, махнуть руками, как пьяный сапожник.
После парада войск стали подавать клану машины. Две «Чайки», «Волги» и внучку — канареечный «Мерседес», и еще другой «Мерседес». Все на глазах 35 тысяч зрителей, которые все еще держат в руках портреты покойного.
* * *
Обсуждался 10 ноября вопрос замены концерта ко дню Сов. милиции фильмом. Все думали на Кириленко. Гена сказал:
— Вот если б главный дуба дал…
Сбылось.
* * *
В конце репортажа о похоронах в кадр — общий план Красной площади — влетел совершенно черный ворон и полетел на камеру, все более укрупняясь. Наконец пересек кадр и скрылся. Тут и дали заставку, будто ждали этого ворона.
* * *
Всех поразила энергия нового генсека, явная неимпровизированность происходящего и ощущение того, что он торопится и что у него есть некий план. Вообще время всколыхнувшихся надежд. И хотя надежды на надежды эфемерны, все равно ждем. Мой друг сказал:
— Так привычно было жить в говне. Никаких расстройств. А теперь сердечко встрепенется и упадет. Что тогда делать? Жизнь кончать тем или иным образом…
* * *
Другой друг (фром киджиби) торопливо сказал: «Мы сейчас ничего не ведем, кроме самых срочных дел. Я позвонил всем своим (резидентам) и сказал — если ничего существенного нет, ничего не доносите. Некогда. Не до вас».
* * *
Постоянство хорошо только в утреннем стуле.
* * *
Мама про кота Шурика: «Он ко мне ломился. Всю ночь».
* * *
— Что мне говорить?
— Говори правду. В правде никогда не запутаешься. Во лжи запутаешься всегда.
* * *
Г. Волчек: «Лапина снимут — всех в ресторан зову!»
* * *
Заговорили о Ленине, о бальзамировании, о фобах. Надежда Степановна сказала: «А склепы? Они туда своих родственников всё подкладывают и подкладывают».
* * *
Сохраняется крайняя напряженность, представляющая взаимный интерес.
* * *
А руки-то, руки-то — из крыльев!
