Заур Зугумов - Бродяга. Побег
Всю эту ночь я почти не сомкнул глаз. Этот вопрос неотступно преследовал меня, когда я хотел на время отключиться. Да и кумар в полной мере давал знать о себе. Я, конечно, старался не подавать виду, зная, как мусора могут сыграть на этом, но у меня это получалось с трудом.
Так в думках да в ломках и просидел я до следующего утра, забившись в угол камеры, впервые в жизни не имея даже понятия, в КПЗ какого города нахожусь в данный момент. Это было что-то новое в моей жизни и вносило в нее некоторую оригинальность бытия.
В коридоре начались движение и суета, обычные в утренние часы в заведениях, подобных этому. Я даже представлял, что там сейчас происходит, но к моей камере никто не подходил и даже около нее не останавливался. Вывод напрашивался сам собой: меня должны скоро выдернуть, на меня в этом заведении разнарядки нет.
И я вновь не ошибся. Как только прошел завтрак, а мне было слышно, как баландер собирал миски, за мной пришли те же два моих ночных провожатых земляка. При свете дня я успел разглядеть их получше. Это был очень популярный на Кавказе вид ослов; их внешность и характерные данные слишком хорошо известны любому, поэтому, думаю, не стоит обременять читателя их описанием.
На улице нас ждала целая свита из легавых и почему-то две машины. Вторая, подумал я, привезла кого-то. Знал бы я тогда, кого она привезла, не поверил бы своим глазам! Меня затолкали на заднее сиденье одной из машин, защелкнули на запястьях наручники, и я вновь оказался в компании этих дегенератов. Всю дорогу они смеялись и шутили со мной, употребляя исключительно черный юмор. Я молча наблюдал за тем, какое удовольствие доставляло этим идиотам издеваться над людьми в подобных обстоятельствах, и в который уже раз представлял, как я перерезаю им глотки, а они корчатся в смертельной агонии.
В общем, шел обычный обмен любезностями, только с моей стороны он был как бы немым, но не менее любезным. Я сидел между двумя мусорами и, как только мы тронулись в путь, помимо того, что прислушивался ко всему, еще и внимательно следил за дорогой, зная, что рано или поздно должен будет появиться знак — конец населенного пункта. Ведь должен же я был знать, где нахожусь! Хотя бы в каком городе? Я не ошибся, такой знак вскоре появился — оказывается, мы выезжали из города Сумгаит.
Еще в юные годы, частенько наведываясь в Баку к друзьям в гости или просто поворовать, мы отправлялись в дорогу поездом, так что этот маршрут мне был немного знаком. Я быстренько прикинул в уме, каково расстояние от станции Насосная до Сумгаита, и у меня получилось что-то около 15 километров. Я ненамного ошибся, ибо расстояние составляло всего 10 километров. Но, вы меня извините, пытать человека на какой-то почти никому не известной станции, а потом еще и везти его за десяток километров в КПЗ, в другой город… Не лучше ли было, рассуждая здраво, с точки зрения мусоров конечно, проделывать все это в Сумгаите, как говорится, не отходя от кассы? К чему были все эти непонятные перемещения?
На этот и другие вопросы я найду ответ уже в самое ближайшее время, а пока, теряясь в догадках, я увидел, что автомобиль, замедляя ход, разворачивался возле хорошо знакомого мне белого здания штаба дружины. Я огляделся по сторонам, но толпы нигде не было видно.
Как и вчера, меня вновь ввели в тот мрачный кабинет, но вместо одного палача теперь их было уже двое — вторым был вчерашний молодой, но прыткий ментенок, этакое юное исчадие ада.
Продолжать описывать в подробностях то, что вытворяли в последующие пять дней, но уже дуэтом эти два палача, мягко выражаясь, мне не доставляет удовольствия. Поэтому, с позволения читателя, я опишу их в двух словах. С утра, как только я попадал к ним в руки, на мне не спеша испытывали весь имевшийся у них в наличии арсенал инструментов для пыток. За исключением одного, бутылки, — ее они оставили, чтобы, как они выразились сами, «позабавиться напоследок с упрямцем из Махачкалы».
Но тут они немного просчитались, точнее говоря, перестарались в своем усердии. Обычно до самого обеда с особым старанием они трудились по очереди, не покладая рук, честно отрабатывая свой хлеб. Меня особенно удивляло, откуда у еще совсем юного человека, каким по возрасту был молодой палач, было столько злости и ненависти к людям? В моменты, когда старый боров садился на меня, со связанными сзади руками, а этот молодой садист загонял мне иглы под ногти, я отчетливо видел каждый раз широкую улыбку на его лице. А по временам он даже радовался, бурно выражая свои эмоции, когда ему удавалось сделать мне слишком больно и я корчился на полу.
Да, видит Бог, что в те моменты невыносимой боли их безопасность была в моих наручниках. Если сначала я думал, что смог бы разорвать глотку одному палачу, то теперь я был абсолютно уверен, что они оба не ушли бы от этой участи, окажись мои руки свободными.
В обеденный перерыв меня выводили в парк, подводили к специально подобранному для этой процедуры дереву и заставляли его обнять, что я и делал. Далее мне на запястья надевали наручники, с таким расчетом, чтобы, вплотную прижавшись щекой к дереву, я не мог даже пошевелить головой.
После этого они садились за столиком чайханы, которая стояла тут же неподалеку, пили чай и наблюдали за тем, как молодежь резвилась надо мной, забрасывая меня камнями, бутылками и окурками. Тот, кому было не лень, мог запросто подойти ко мне и ударить под зад ногой или дать увесистый подзатыльник. Думаю, нет надобности описывать то, что я испытывал после подобных процедур.
Много лет спустя мне на глаза попалась одна книга, из которой я запомнил, а потом и записал, чтобы не забыть, следующее: «…даже в обычае ирокезов было уважать жертву в том, что, по их мнению, было самым святым. Они не привязывали к столбу пыток своих врагов с намерением унизить и оскорбить их. Напротив, эта традиция ирокезов умерщвлять в самых жестоких пытках тех, с которыми они сражались, была признаком чести, от которой не должен отказываться мужественный противник».
Вот я и подумал тогда, а может быть, я зря столько лет питал в груди лютую ненависть и жажду мести на этих ничтожеств и не оказывали ли мне честь эти туземцы со станции Насосная?
После экзекуций меня обычно увозили в Сумгаит, в КПЗ. А здесь уже эстафету принимали надзиратели этого заведения. За все время пребывания там я постоянно находился в одиночной камере, но уже не в той, в которую был водворен первоначально, а в камере, которая была недавно побелена и, судя по внутреннему виду, находилась еще в ремонте. Нары были покрыты толстым слоем извести и грязи, но тряпку, чтобы вытереть все это, мне не давали. За шесть дней я не выкурил ни одной сигареты, не съел и крошки хлеба — мне его просто забывали приносить, о большем, думаю, нет надобности и говорить.
