Наталья Муравьева - Беранже

У каждого свой вкус! (Так и названо это стихотворение.) Что же касается его, Беранже, то вкусы, господствующие в верхах Июльской монархии и заражающие все более широкие слои французов, кажутся ему омерзительными. Нажива и всеобщая продажность — что может быть гнуснее?

Юная девушка, такая чистая на вид, и та мечтает выйти за богатого старца.

Золото все омрачает блеском своим всемогущим,Если так юность мечтает,Прочь все мечты о грядущем.

Золото. Акции. Биржа. Вот они, кумиры и храмы современности, и год от года служители их все больше наглеют и распоясываются.

Все стало вдруг товаром:Патенты, клятвы, стиль…

Близ Парижа есть местность, которая называется Бонди. В давние времена там росли и шумели дремучие леса, в которых скрывались разбойничьи шайки. Постепенно леса поредели, и в пору Июльской монархии Бонди превратилось в место свалки нечистот. Грабеж и смрад — два понятия слились для парижан в слове «Бонди». Этим словом Беранже озаглавил один из самых своих сильных и острых стихотворных памфлетов.

Новые разбойники, «всяких званий господа», роются в свалках дерьма, чтоб добыть там золото: ведь свалки нечистот — прекрасная статья дохода. Никакой грязью, никаким смрадом не побрезгуют они, пойдут на самые гнусные махинации, лишь бы обморочить народ и сколотить состояние.

Живет продажей индульгенцийВсегда сговорчивый прелат.И ложью проданных сентенцийМорочит судей адвокат.За идеал свободыСражаются глупцы…А с их костей доходыБерут себе купцы!

Первым спешит окунуться в эту вонь король. А вслед за ним и все другие, не исключая даже поэтов…

И все — да, все! — в болоте смрадномСокровищ ищут… Плачу я!Но стыд утрачен в мире жадном, —И скорбь осмеяна моя!

С той же силой и меткостью, с какою молодой Беранже разбил некогда реставрированные цитадели феодальной монархий, старый песенник наносит теперь удары по смрадным оплотам буржуазного владычества. Нет, видно, фея рифм еще не изменила ему!

Напечатать самые острые из новых антибуржуазных песен при жизни ему не доведется. «Бонди», как и написанная раньше песня «Черви», выйдет в свет лишь в 1860 году, в одном из посмертных сборников.

Беранже видит, чувствует, как сгущается мрак в стране. Пэры-аферисты, министры-спекулянты во главе с королем-банкиром поощряют целую армию стяжателей, покрывают их преступления. О народе никто не заботится. Промышленность растет, но плоды ее достаются, увы, не беднякам. Рабочие по четырнадцати-пятнадцати часов в сутки гнут спины, обогащая фабрикантов, владельцев рудников, и за изнурительный свой труд получают все те же гроши. В Париже и других городах все чаще вспыхивают забастовки. В Бюзансе крестьянский голодный бунт подавлен штыками и пулями…

А другие страны Европы? А народы Африки, Азии? Все так же стонут они под гнетом черных и белых тиранов. Священный союз королей все еще существует.

Конец терпению народов придет, возвещает Беранже в пророческой песне «Потоп».

Я выполнил священный долг пророка,О будущем я бога вопросил.Чтоб покарать земных владык жестоко,Залить весь мир потопом он решил.Вот океан, рыча свирепо, вздулся…«Глядите же!» — кричу князьям земли.Они в ответ: «Ты бредишь! Ты рехнулся!»Потонут все бедняжки-короли…

Язвительный смех слышится в короткой строке рефрена. Туда им и дорога, «бедняжкам»! Заслуженного конца не миновать. И он близится.

Вот началось… Дрожат цари Европы,Спасет союз священный их едва ль.Все молятся: «Избавь нас от потопа!»Но бог в ответ: «Тоните, мне не жаль!»

Добрый бог Беранже смотрел когда-то в подзорную трубу на грешную землю и «отмежевывался» от подлости и бесчинств земных владык, умывая руки, прятался к себе в рай: справляйтесь, мол, сами. А вот теперь не выдержал, рассвирепел, обернулся грозным, карающим божеством.

Океан вздувается все выше.

«Пророк, скажи, кто океан сей грозный?»«То мы — народы… Вечно голодны,Освободясь, поймем мы, хоть и поздно,Что короли нам вовсе не нужны».

Предсказание Беранже сбылось.

24 февраля 1848 года Париж покрыт баррикадами. Началась третья революция. Июльская монархия рухнула под ее напором,

СМЕРТЬ И ПОЛИЦИЯ

И снова весна. И снова он идет в поля. С ним верная спутница — трость из виноградной лозы. Без нее далеко не прошагаешь, когда тебе близится семьдесят. Может быть, эта самая трость в бытность свою лозой давала напиток, пьянивший молодого поэта за веселыми ужинами. А теперь она служит опорой и собеседницей старику во время его одиноких прогулок. С ней Беранже ведет задушевный разговор в песне «Моя трость», сложенной весной 1848 года.

Солнце все выше. Жаворонки заливаются. Но поэту сегодня не до птичьих трелей. Он озабочен, взволнован. И растроган и удручен.

До него дошла весть, что избиратели департамента Сены выдвинули его кандидатуру в Национальное собрание.

«Эй, ты! Управляй колесом государства!» —Кричат мне безумцы. Родная страна!Подумай: под силу ль мне власти мытарства,Когда самому мне опора нужна?!

Не мудрено, что мысли так и мечутся, так и жужжат под его старой шляпой.

Будь он помоложе и будь эта республика той, о которой он мечтал, все, вероятно, было бы по-другому. Но он стар, болен, и — главное — республика, провозглашенная в феврале 1848 года, не внушает ему больших надежд. Опять французам достался незрелый плод, думает Беранже.

Во главе временного правительства стоит поэт Альфонс Ламартин, бывший роялист, перекочевавший в либералы. Рядом с ним подвизается старинный друг Беранже, восьмидесятилетний Дюпон де Л’Ер (и как только под силу этакому старцу ворочать государственное колесо!). Прекраснодушные мастера звонкой фразы призывают французов к классовому миру и сотрудничеству, а за их спинами действуют настоящие хозяева положения — буржуазные прохвосты и монархические индюки. Народ оттесняют все дальше от завоеванной им власти, о демократии не заботятся…

Какую пользу принесет он Франции, если попадет в депутаты? Беранже уверен, что никакой. Ведь он не оратор, не государственный муж. Он всего-навсего поэт.