Ханну Мякеля - Эдик. Путешествие в мир детского писателя Эдуарда Успенского

«Яков Озерецковский в середине XIX века описывал, как характеризуется чухна: «Под сим общим и неопределенным названием разумеются грязные, оборванные, ютящиеся в курных избах полулюди, у коих единственное в жизни дело — пахтать масло»».

Эта цитата взята из произведения В. Кипарского. В его исследовании — неувязка. Я. Озерецковский умер в 1798 г., а путешествие по Онежскому и Ладожскому озерам совершил его сын, академик Николай Озерецковский, который был совершенно иного мнения, почти восхищался финнами. Произведение В. Кипарского «Финляндия в русской литературе» (Оу Suomen kiija, 1945 г.) содержит образцы минувших представлений, бытовавших у русских. Цитата из Озерецковского также взята оттуда. Валентин Кипарский работал в Хельсинкском университете. Сначала, с 1947 года, как профессор русского языка и литературы. В 1963 году он профессор славянской филологии и в конце концов, академик. Кипарский искал, читал и находил во всех веках бесчисленное количество примеров того, что русские о нас думали.

Так что к финнам русский относился с чувством превосходства. Но также нередко русский испытывал по отношению к финнам нежность и любовь; иногда больше, чем мы того заслуживали.

Так, кажется, отчасти дело обстоит и сейчас. Русские относятся к финнам явно более благожелательно и непредубежденно, чем финны к ним.

Упоминания о финнах встречаются еще в старинных грамотах и документах. Финны — народ, которому часто приписывают таинственные колдовские способности, пишет Кипарский. И продолжает: «Природная замкнутость и молчаливость финнов, особенно по отношению к незнакомым, была, разумеется, склонна увеличивать их таинственность в глазах русских. Вера в таинственное могущество финнов, в их знахарские свойства так глубоко укоренилась в народе России, что, не говоря уже о русских романтиках XIX века, даже в произведениях самых последних писателей времен царского режима встречаются финские колдуны».

Кипарский приводит в качестве примера Достоевского, который описывает финку в своем романе «Подросток» (1875). Там фигурирует «злобная и курносая чухонка-кухарка», которая по характеру тянет не меньше чем на некое подобие ведьмы.

Русская писательница Александра Хвостова (1768–1853) писала о Финляндии много. Кипарский восхваляет чувство языка у Хвостовой. «Она культивировала блестящий, совершенно современный русский язык, который еще в прошлом столетии один критик рекомендовал как образец: «Посмотрите-ка, господа, как женщина умела писать пятьдесят лет назад!» В 1796 году Хвостова выпустила в свет небольшое прозаическое произведение «Камин и Ручеек», в котором пишет и о Финляндии. Хвостова сидит у огня и мечтает о всевозможных вещах. Земля Суоми сложена из камней. И финн представляет собой часть этой же земли: «Я вижу печального финна — он идет, понурив голову, насвистывает какую-то грустную, унылую песню; он идет, чтоб отдохнуть в своем бедном доме, на жестком соломенном матраце. Восьмеро детей ждут его у порога низкой избушки; трогательно протягивают они свои слабые ручонки к несчастному отцу… Но финн, уставший от труда и от своих горестей, бросает на землю мокрый невод и, не говоря детям ни слова, лишь вытирает с лица пот и слезы… Затем он делит с детьми скудный хлеб с примесью сосновой коры… и, забыв про нищету, тяжелый труд и горести, ложится спать. Сон — единственное благо, которое природа ему даровала».

Этот отрывок, переведенный на финский, очевидно, самим Кипарским, полон романтической сентиментальности, в которой, однако, содержится много истинного сочувствия. Валерий Брюсов (1873–1924), замечательный поэт, также испытывал по отношению к Финляндии и финнам как понимание, так и почти что любовь. Брюсов редактировал вместе с Горьким антологию финской литературы и опубликовал в 1910 году стихотворение «К финскому народу», которое перевел А. В. Коскимиес. Это было дерзкое, смелое стихотворение, русский поэт поддержал народ, угнетаемый царской политикой: «Упорный, упрямый, угрюмый, / Под соснами взросший народ!»

Народ стоял и стоит твердо, и Брюсов надеется, что народ выдержит; он пишет как финский национально-патриотический поэт. И народ выдерживает именно благодаря своему языку и связанному с ним самосознанию:

Весь цельный, как камень огромный,Единою грудью дыша, —Дорогой жестокой и темнойТы шел, сквозь века, не спеша;

Но песни свои, как святыни,Хранил — и певучий язык,И миру являешь ты нынеВсе тот же, все прежний свой лик.

Это стихотворение вполне могло бы быть частью, например, патриотического цикла Эйно Лейно.

Особенно пространно Кипарский пишет о стихах служившего в Финляндии унтер-офицером в 1820-х гг. Евгения Баратынского (1800–1844 гг.). Пушкин называл этого своего друга «певцом Финляндии». В его стихах отражаются как суровая природа и леса, так и финские почти мифические гранитные скалы. И наши женщины. Кипарский цитирует строки в переводе Мартти Ларни:

Так, ваш язык еще мне нов,Но взоры милых сердцу внятны,И звуки незнакомых словДавно душе моей понятны.

А на меня самого особенное впечатление произвело пушкинское определение финского рыболова: печальный пасынок природы. Эта строка из знаменитой поэмы Александра Пушкина (1799–1837) «Медный всадник», 1833), созданной под впечатлением от бронзового памятника Петру Великому и восхваляющей как самого Петра Великого, так и заложенный им Петербург. Пушкин пишет своим гениальным размером и действительно звучным языком о том, как там, где рыболов прежде забрасывал в воду свой невод, возвышается теперь величественный город.

Неужели мы действительно лишь пасынки природы? Да еще и печальные. Тем не менее в пушкинских строках, говорящих о финне, сквозит и некоторая нежность:

Где прежде финский рыболов,Печальный пасынок природы,Один у низких береговБросал в неведомые водыСвой ветхой невод, ныне тамПо оживленным берегамГромады стройные теснятсяДворцов и башен; кораблиТолпой со всех концов земли.

Я вижу город, но вижу и изображенный Пушкиным уже исчезнувший пейзаж: Неву и ее болотистые берега, небольшой тихий пруд, утренний туман, сквозь который прорывается раннее солнце, и серую лодку, медленно скользящую по водной глади с одиноким рыболовом на веслах, плывущим, чтобы проверить улов. Прошлое живет и сейчас, ибо пушкинская картина вновь и вновь повторяется на обширных окраинах Санкт-Петербурга. Да и по эту сторону границы рыболовов хватает.