Дмитрий Струков - Столыпин. На пути к великой России

Вам известно, что, несмотря на все споры в Совете, все мы твердо уверены, что пока Вы ведаете финансами, для них нет опасности, в этом убеждена и Европа. …Вы… необходимы и России, и Государю. Для меня это ясно.

Я совсем в другом положении. Никогда я себя не переоценивал, государственного опыта никакого не имел, помимо воли выдвинут событиями и не имею даже достаточного умения, чтобы объединить своих товарищей и сглаживать создающиеся меж ними шероховатости. При таком положении, конечно, должен уйти я, а не Вы»[725].

Как православный человек, премьер смягчал и разрешал возникавшие разногласия с царем в откровенном разговоре. Так было и в критическом 1911 г., когда накануне мартовского кризиса он признается перед Николаем в своей ответственности в так называемом илиодоровском деле. Тогда по инициативе Столыпина обер-прокурор Синода С.М. Лукьянов принял решение перевести нарушителя церковной дисциплины иеромонаха Илиодора из Царицына настоятелем в Новосильский монастырь Тульской епархии. Эти действия вызвали обратный эффект. Мятежный монах самовольно вернулся в Царицыно и продолжал будоражить народ проповедью против «властей, суда и собственности»[726]. Открытые оскорбления и клевета прозвучали от будущего расстриги и в адрес Столыпина. В своих проповедях Илиодор называл царских министров жидомасонами и требовал еженедельно драть их розгами, а Столыпина, как самого опасного, пороть по средам и пятницам, дабы помнил постные дни[727]. Если бы не монашеский чин Илиодора, административные действия к подстрекателю были бы вполне уместны, однако дело касалось церкви, которую царь всячески пытался уберечь от политизации и раскола. Здесь правительству не следовало злоупотреблять методами принуждения. Но шаг был сделан, причем сам Столыпин мотивировал его стремлением сохранить авторитет церкви и государства. «Я первый нашел, – писал Столыпин царю, – что если правительство не остановит этого явления, то это будет проявлением того, что в России опаснее всего, проявлением слабости». Позиция государя была иной: он послал своих представителей к Илиодору, которые сумели мирно разрешить конфликт.

По времени с илиодоровским делом совпало планируемое увольнение Лукьянова от должности обер-прокурора Синода, и Столыпин просил государя повременить с решением, чтобы данный акт не обрел в общественном мнении политического подтекста.

«Поэтому я Вашему Величеству, – напоминал Столыпин Николаю II, – неоднократно заявлял, что за действия по отношению к Илиодору… ответственен исключительно я. Если теперь вся видимость обстоятельства (хотя по существу это и не так) сложится таким образом, как будто С.М. Лукьянов отставлен за Илиодора, то совесть моя будет меня мучить, что я не отстоял его перед Вашим Величеством. Для государственного человека нет большего поступка и большего греха, чем малодушие»[728]. Государь согласился с мнением Столыпина, и отставка Лукьянова была отодвинута до мая 1911 г.

Знаменательно, что кризис доверия вытекал именно из-за отказа Госсовета утвердить законопроект о западных земствах. А ведь это была первая реформа Столыпина, защищавшая напрямую интересы православной церкви в Западной России. В результате ее осуществления православное духовенство получило преимущественное право представлять русское население на земских выборах и тем самым обрело статус краевой элиты. Католики и униаты оказались не в состоянии противостоять росту влияния Восточной церкви. Как известно, один из лидеров думского блока националистов епископ Люблинский и Седлецкий Евлогий поддержал проект введения земства в Западном крае. После думского выступления Столыпина по проекту, завершившегося словами: «Западный край – край русский навеки» – Евлогий вошел в правительственную ложу и троекратно поцеловал Столыпина[729].

Возрождение православия на западной окраине России было тем более удивительно, что в центре, в Питере и в Москве, упадок веры продолжался. У государя и Столыпина этот религиозный всплеск породил надежду на духовное обновление всей страны. Противоборствуя этим надеждам, темные силы руками Богрова устраняют Столыпина. Однако и здесь, в своем последнем противоборстве с живым Столыпиным, враг рода человеческого терпит сокрушительное поражение.

Для верующих людей в истории нет места случайностям. Там, где неверующий человек объясняет нежданное событие действием рока или происками врагов, верующий пытается понять духовный и нравственный смысл произошедшего. Убийцей Столыпина был двойной или тройной агент, революционер-одиночка, по обряду православный, по анкете допроса – иудей, по своей сути – атеист. Люди с такой вывернутой душой, порой сами не осознавая того, становятся орудием темных сил. Кого только не называли историки заказчиками убийства премьера – от масонов, жидов и социалистов до департамента полиции и ближайшего окружения государя! Договаривались даже до того, что обвинили интриговавших против Столыпина придворных в организации изощренного плана, чуть ли не в деталях проработанного сценария трагедии 1 сентября. Конечно, дыма без огня не бывает. Во время торжеств в Киеве у Столыпина действительно отсутствовала надлежащая охрана, должностные лица, ответственные за обеспечение порядка и неприкосновенность высоких гостей, по сути, демонстрировали пренебрежение к безопасности главного министра. Ему даже не предоставили экипажа, и он разъезжал в коляске городского главы, отчего охрана вообще часто теряла Столыпина из виду. Но никакого заговора не было. Местные власти и полиция просто переусердствовали, ограждая особу императора[730]. Когда все силы безопасности были брошены на охрану царя, то, как часто бывает в русской действительности, где-то оказалось густо, а где-то совсем пусто. Самого Столыпина мало удручало отсутствие достаточной охраны, его, как и всех, беспокоила безопасность императора.

Между тем беспрепятственное проникновение Богрова в окружение первых персон государства еще раз свидетельствовало, что во всем русском обществе (не только в среде, интриговавшей против Столыпина) перестали срабатывать духовные механизмы. Невнимание к охране Столыпина есть одно из проявлений духовной болезни. Русское общество уходило от Бога, нравственность лишалась духовных корней. Добро слабело, деструктивные элементы усиливались. Где была охрана? Почему не заслонила Столыпина? И как могли впустить Богрова без досмотра в киевский театр? Ответы на эти вопросы надо искать не в тайнах русской политики, а в совести русских людей.

Вечером 1 сентября 1911 г. в киевском театре во время антракта Богров стреляет в премьера. Царь только что вышел из ложи, но, услышав непонятные звуки, тут же вернулся обратно. Посмотрев вниз, в партер, он все понял. В это мгновение раненый Столыпин поднял глаза и увидел смотревшего на него государя. Боясь больше за его жизнь, чем за себя, премьер жестом руки просит царя покинуть открытое место. Но государь остался неподвижен, подобно своему деду Александру II, он мужественно встретил опасность, и его внешнее спокойствие предотвратило панику. Тогда Столыпин из последних сил осеняет царя широким крестом. В православном понимании крестное знамение – это не только свидетельство веры, но и знак освящения и благословения, сопровождаемый внутренней молитвой и действием Божественной благодати. «Храни Вас Господь во имя России» – эта передаваемая крестным знамением сокровенная молитва истекающего кровью премьера явилась последней и, может быть, самой сильной действенной поддержкой царю. Это была молитва, прожигающая небо, это была молитва с Голгофы.