Игнасио Идальго де Сиснерос - Меняю курс

Я не учел характера Каскона, не способного отступиться от данного обещания. В половине пятого утра он вошел ко мне в комнату и сказал, что пора одеваться. Все мои попытки отговорить его от этой сумасшедшей затеи были тщетны. В самом отвратительном настроении я стал собираться.

Предназначенных для «энсиерро» быков с вечера держат недалеко от города в загоне. Поэтому их путь к месту схватки лежит через весь город. Переулки, выходящие на улицы, по которым движется стадо, наглухо перекрывают деревянными щитами, чтобы животные не могли уклониться в сторону.

В шесть часов утра пускают первую ракету, возвещающую о предстоящем состязании. Через несколько минут в небо взлетает вторая ракета - сигнал поставить деревянные щиты. И наконец, после третьей ракеты из загона выпускают быков-вожаков, ведущих за собой все стадо. Подгоняемые пастухами, животные стремительно несутся вперед. Участники «энсиерро» должны бежать перед быками. Наиболее искусными и смелыми считаются те, кто на всем пути держится как можно ближе к ним. Самые отважные удостаиваются высшей похвалы от жителей города, и особенно от представительниц женского пола.

Маноло Каскон, я и сопровождавший нас памплонец направились к загонам. Несмотря на ранний час, в окнах, на балконах и крышах домов было множество народу. Увидев среди людей, двигавшихся в ту же сторону, что и мы, немало пожилых и даже несколько человек довольно полных, которые вряд ли способны быстро бегать, я почти перестал [226] волноваться. Ведь прежде, чем быки настигнут меня, они должны будут догнать многих других…

Когда пустили первую ракету, толпа на улице заметно поредела. Осталась сравнительно небольшая группа. Ни полных, ни пожилых людей не было. Такое «предательство» мне не понравилось, но я продолжал полагаться на быстроту своих ног. После второй ракеты поставили деревянные щиты в переулках, и мы оказались запертыми. Наконец, взвилась третья ракета, открыли ворота, и все бросились бежать.

Я тоже побежал, но через несколько шагов почувствовал что-то неладное. В этот день мне пришла в голову неудачная идея надеть ботинки на резиновой подошве, а так как на улице было мокро, они скользили и почти не позволяли двигаться вперед. Я быстро перебирал ногами, но толку было мало. Это начинало походить на кошмарный сон, когда видишь, что тебя преследуют, а ты не можешь сдвинуться с места. Тем временем многие перегнали меня. Заливистый и устрашающий звон колокольчика на шее вожака слышался все ближе и ближе. Надо было немедленно что-то предпринять, иначе это «развлечение» могло кончиться для меня весьма печально. Я решил вскарабкаться на оконную решетку какого-нибудь дома. Добравшись до тротуара, я неожиданно почувствовал, что туфли уже не скользят. По-видимому, тротуар высох. Обнаружив, что прочно стою на ногах, я помчался во всю прыть и опередил всех, кто обогнал меня. Звон колокольчика постепенно отдалялся, но я все еще находился под тяжелым впечатлением только что пережитого и хотел, воспользовавшись благоприятным моментом, увеличить расстояние между собой и быками на тот случай, если мои туфли опять начнут скользить. Конечно, я вбежал на арену в числе первых. В этот день мне не удалось заслужить одобрения женщин Памплоны.

Люди сплошной стеной окружили барьер арены. Вынужденный остаться в этом кругу, я наблюдал почти рядом с собой нечто поистине трагическое и действительно варварское.

Бегущие перед быками выстраиваются по обеим сторонам ворот. В тот день один из быков отделился от стада, вошедшего в загон, и остался на арене. Прежде чем вернулись пастухи с быком-вожаком, чтобы забрать его, какой-то парень лет двадцати спрыгнул на арену и, держа в каждой руке по длинной венской булке, направился к нему. На некотором расстоянии от быка он остановился и принял изящную позу, словно приготовился вонзить в его загривок пару бандерилий. [227]

Разъяренное животное стремительно бросилось на смельчака. С отчаянной храбростью или, вернее сказать, с безрассудством тот ждал его приближения, чтобы двумя булочками воспроизвести жест, как при ударе бандерильей. Он не успел или не смог уклониться, и бык поднял его на рога, перевернув несколько раз. Когда все уже решили, что парень мертв, он вскочил на ноги и побежал. Но, увы, бык быстро оглянулся и бросился за ним, догнав у самого барьера. В нескольких метрах от меня он пронзил его рогами, пригвоздив к доскам. В этот момент подоспели пастухи с быком-вожаком и увели убийцу в загон. Несколько человек поспешно унесли безжизненное тело с арены.

* * *

Прието я видел довольно часто. Наша дружба, начавшаяся в Париже, не только не ослабла, но стала еще крепче. По-прежнему я восхищался им и был к нему искренне привязан. В свободные дни я обычно заходил за ним в министерство общественных работ. Он любил ходить пешком, но охрана, постоянно следовавшая за ним по пятам, снижала удовольствие от этих прогулок. Часто он приглашал меня ужинать к себе домой. Я подружился с его детьми: сыном Луисом, 30 лет, и двумя дочерьми - Бланкой, девушкой очень слабого здоровья, и очаровательной, умной и доброй Кончитой. Она окончила фармацевтический факультет, но по специальности не работала, обожала своего отца и с большим умением вела домашние дела. Кстати, она стала причиной моей первой размолвки с доном Инда. С самыми хорошими намерениями я спросил Прието, почему он сделал Луиса, а не Кончу своим личным секретарем. По моему мнению, Конча обладала большими способностями для столь деликатной работы. Мой вопрос пришелся Прието не по душе. Невольно я расстроил его, ибо Луис был одной из самых больших его слабостей - он слепо любил сына. Эта любовь причиняла большой вред и отцу, и сыну. Отношение к Луису - единственное, что мне не нравилось в доне Инда.

Я с удовольствием бывал в доме Прието, встречая там, как мне казалось, интересных людей. У него я познакомился с доном Хуаном Негрином{105}, занимавшим важный пост в Университетском городке, тогда еще только строившемся. [228]

С первого же взгляда Негрин понравился мне и произвел впечатление незаурядного человека.

Прието, по своему обыкновению, почти всегда молчал, давая возможность говорить другим. При этом он казался рассеянным или полудремлющим, но по собственному опыту я знал, что он слышит каждое слово.

Прието жили просто и скромно. Они держали горничную, смотревшую за домом, и кухарку, которая замечательно готовила. Обе женщины были из Бильбао, и у них с дочерьми Прието установились хорошие отношения.

В конце недели дон Инда обычно отправлялся в горы, останавливаясь в одном из лесных домиков министерства. Однажды в субботу он взял меня с собой. Зная мою слабость к прогулкам в открытой машине, Прието решил сделать мне приятное и подкатил к моему дому в открытом автомобиле «Испано», принадлежащем министерству. С нами должен был ехать друг Прието, депутат-республиканец, со своей супругой, уже пожилой, но очень следившей за своей внешностью женщиной. Эту даму, на голове которой красовалась какая-то необыкновенная прическа, только что сделанная в Мадриде, Прието посадил рядом со мной на заднем сиденье, упустив из виду, что при большой скорости здесь нет никакой защиты от ветра. Шоферу захотелось блеснуть новой машиной, и, как только мы выехали на шоссе, он дал полный газ. В зеркальце я видел, как разрушались бесчисленные локоны на голове нашей дамы, вначале по одному, а затем сразу по нескольку штук. Ее усилия предотвратить катастрофу были тщетны. Ветер беспощадно расправился с артистическими волнами, недавно украшавшими ее. Когда мы прибыли в лесной домик, от прически ничего не осталось. Прието, подойдя к нам, чтобы помочь даме выйти из машины, не мог скрыть своего удивления: так изменился внешний облик почтенной сеньоры.