Борис Володин - Мендель

Если среди гостей был кто-то из пришедших впервые, он бросал как бы между прочим:

— Не угодно ли посмотреть на моих детей?…

Это производило впечатление: «Дети у монаха! И о них столь беззастенчиво!…»

А он подводил компанию к палисадничку, где рос горох.

С горохом он не расстался, хоть и не ставил с ним новых экспериментов.

Он рассчитал по старым выкладкам, как вывести из привозных и одной сильной местной разновидности новый сорт сахарного горошка с крупными, хорошо вышелушивающимися зернами. И сорт получился… Тот молодой человек из фирмы «Луи Рампле», что посетил его и хвалил «герцогиню Ангулемскую», дотошно выспрашивал именно о горохе: он прослышал что-то о тех его опытах от Беннери — «Нестора европейских растениеводов»… А может быть, наоборот, Беннери, что-то прослышав, просил коммивояжера узнать подробности. Он ничего не объяснил этому коммивояжеру. Как бы не замечая вопросов, листал роскошные фирменные каталоги — пошевели пальцем, и растения доставят с Мадагаскара!… Расспрашивал, где учился господин Эйхлинг — так, кажется, его звали, — не в Гейдельберге ли, вспоминал Венский университет, «Gaudeamus», «Edite, bebite, collegiales…». Если открытые им законы не поняли ни Маковский, ни Нэгели, то объяснять их молодому торговцу все равно что господину ландесгауптману, или президенту судебной палаты, или марсианам… Он теперь прочно на грешной земле, у него другие страсти и радости. Ему теперь ничего не стоит выдать чек на три тысячи гульденов для оснащения пожарной команды в родном Хейнцендорфе, дабы там не случилось более такого, как в 1869 году, несчастья — полдеревни дотла! Он мог послать после гимназии двух сыновей Терезии на медицинский факультет, а третьего — в технологический. Он мог ссудить сыну Вероники деньги под вексель — с детьми Штурма он обходился по-другому — только под вексель!… Он мог каждое воскресенье принимать у себя господ, столь изысканно-привередливых — ведь одними кеглями, и шахматами, и разговорами о хитрых демаршах в имперских инстанциях их не накормить.

…Он отличный шахматист, на шестидесятичетырехклеточной доске матовавший в изящных композициях любого из вельможных своих гостей, не понимал, что мысли всех этих иерархов, ландесгауптманов и лоттоамтсдиректоров заняты совсем иной игрой — игрой между церковными канцеляриями Рима и церковными организациями Австрии, игрой земельных правительств с имперским правительством, борьбой за то, что выгодно штатгальтерам и ландесгауптманам. А он, новоиспеченный церковный вельможа, — фигура, которая может, конечно, посшибать какие-то пешки противной стороны. Впрочем, однако, фигура не столь неуязвимая, как ему самому кажется…

Когда господин ландесгауптман, президент палаты, советники, лоттоамтсдиректора, бургомистр, лидеры, коллеги-прелаты и приор летними воскресными вечерами собирались в саду на партию в кегельбан, он не предполагал все-таки, что какое-то время спустя будет бояться выходить в этот сад, если рядом с ним нет двух здоровенных псов-сенбернаров.

…А в первые годы своего аббатства он, тряхнув общинной мошной, раздвинул монастырский сад, засадив южный склон Шпильберга, под предлогом всеобщего блага, конечно, и это деяние высокочтимого прелата Грегора Менделя было пропечатано в «Tagesbote» в самых идиллических тонах.

У выходящей на склон Шпильберга новой калитки по его собственному проекту был сооружен большой каменный пчельник, и он платил Марешу «тринкгельд», чтобы тот особо присматривал за этой калиткой и пчельником, где обитали пчелы местные и пчелы каринтийские, кипрские, египетские и даже «нежалящие» американские пчелы, которые вылетали на медосбор только меж девятью и десятью часами утра и еще — тремя и четырьмя пополудни.

«Экспериментировать — вот что важно для каждого пчеловода, и только таким путем можно добиться успеха», — сказал он, выступая в местном пчеловодческом ферейне.

Он придумал специальный домик для скрещиваний пчел, но скрещивания в нем не получились. Он вывозил пчел-цариц редких видов из своей коллекции в те места, где они не могли спариваться с трутнями своего вида, не залетавшими туда.

Он пытался получить гибриды пчел, но не знал — как и все в то время, — что царица спаривается со многими трутнями и хранит их сперму многие месяцы, в течение которых день за днем откладывает яйца… Поставить в таких условиях управляемый и хорошо контролируемый эксперимент пчеловодам не удавалось еще полвека (лишь в 1914-м гибриды, наконец, были получены и показали действенность менделевских законов!).

Сколько ни вкладывал он азарта и хитроумия, в этом деле ему не удалось перепрыгнуть через свое время. Но, быть может, оттого, что с отцовскими пчелами было связано его детство, у пчельника он забывал обо всем, что тяготило, и порой в нем даже просыпалось грубоватое озорство деревенского мальчишки. Он привел однажды к пчельнику послушника-горожанина, ничего не смыслящего в пчелах, но подчеркнуто показывавшего, сколь сильно нравится ему все, чем увлечен господин прелат. Была ранняя весна. Пчелы уже кружились у летки, но еще лежал снег, и им негде было приземлиться. Аббат лукаво посоветовал послушнику положить на снег шапочку-капуцинку, подвох не был понятен. Через минуту шапочку облепили пчелы, а через две минуты она превратилась из черной в желтую от пчелиного помета. Аббат хохотал до слез.

А вообще-то он действительно был очень занят, но все-таки в письме Нагели он написал тогда полуправду.

Опыты с растениями он забросил не из-за болезни глаз и не из-за того, что был занят постройками новых скотных дворов в монастырских имениях, финансовыми операциями, поездками по Европе и политическими кеглями.

Ведь он — если не считать времени отлучек из Брюнна — не бросал ни на день исследовательской работы.

Но он ушел в садоводство, в пчел, от которых безуспешно пытался получить гибридов и расщепление у гибридного потомства. И в метеорологию.

Метеорология была последним из его научных увлечений. Точнее, первым и непреходящим. Ведь наука началась для него именно рефератом по физике и химии атмосферы на тему, предложенную знаменитым Доплером и могущественным Баумгартнером. И где-где, а в ней он был вправе считать себя абсолютным профессионалом: работа на кафедре у Доплера была своего рода аттестатом.

Тринадцать статей опубликовал он: четыре по биологии, девять по метеорологии.

Если судить по заголовкам — неточный критерий, конечно, — то в биологических своих работах он прыгал с темы на тему, как истинный дилетант: «О вредителе редиса «Botis margaritaiis», «О вредителе гороха Bruchus pisi». далее — об опытах с гибридами гороха — работа непонятная, почти сомнительная, с казавшимися мистическими «3:1» и, наконец, об опытах с ястребинкой, где он прямо заявил, что столкнулся с явлениями, которые не может понять.