Александр Жолковский - Звезды и немного нервно

Дорожка давно продолжена, и я катаюсь по ней с сознанием, что в ней есть капля и моих чернил.

В Москве я тоже катаюсь. Я ездил там и в молодости, но в основном по ночам, днем же преимущественно на даче. Дачи у меня нет, но есть квартира на Маяковке, и в лучшие минуты — в августе, в выходные дни, по вечерам, когда в городе минимум автомобилистов, — я качу по Москве, как по Санта-Монике, а когда-то по Кратову и Челюскинской. Ощущения оживают совершенно дачные, детские.

У нас английские горные велосипеды с толстыми шинами, и мы ездим много. Это полезно для здоровья, экономит время и деньги и служит престижной темой для разговоров.

— Вы приехали на велосипедах?! Не боитесь?

— Лада боится, я нет. Я в Калифорнии уже и в пропасть падал, правда, на машине.

— По проезжей части ездите?

— Смотря где меньше машин. На тротуаре их часто больше, и иногда они вдруг едут задом.

— Но все загазовано…

— По выходным мы доезжаем до парка — Сокольников, Тимирязевки — на полупустом троллейбусе…

— Пускают?

— И денег дополнительных не требуют, велосипед проходит как багаж.

— Значит, не все у нас так плохо?

Что тут скажешь? Не все. Плохо, что нет велосипедных дорожек (хотя в правилах уличного движения они торжественно прописаны и прорисованы). Что почти нет плавных съездов с тротуара на мостовую, что мало подземных переходов, а в них редки пандусы (кое-где есть рельсы, рассчитанные, впрочем, не на велосипеды, а на детские коляски). Что вместо того, чтобы по-западному повесить велосипед на специальные наружные крепления, надо впираться с ним внутрь троллейбуса. Что по переулкам бродят стаи злобных собак. Ну, и что российский водитель, презирая располагающихся ниже него на имущественной вертикали пешеходов и велосипедистов, не готов притормозить перед зеброй.

Полный кайф от велосипеда (как и от байдарки и многого другого) состоит в том, чтобы все шло в одно касание — без остановок, спешивания, волока. В кино апофеозом этой эстетики является фильм Хичкока «Веревка», в котором история совершенного убийства протоколируется не менее совершенной непрерывной съемкой — без монтажных стыков. Самый потрясающий кадр там такой: преступник выходит из гостиной, полной народу, на кухню, чтобы спрятать орудие убийства, и камера издали следит, как он проскальзывает в качнувшуюся туда и обратно створку двери (вдохновленную, хочется думать, хрестоматийным определением Карла Сэндберга: «Поэзия — это открывание и закрывание двери, предоставляющее зрителям гадать, что промелькнуло перед ними») и в ее мгновенном просвете роняет веревку в быстро выдвинутый ящик стола.

Попытка в наших московских велопробегах держаться эстетики одного касания превращает их в своего рода многоборье: съехать на грузовом лифте с 14 этажа — сесть в седло уже в парадном и шикарно выехать через порог (если жара и двери открыты) — наметить, как будем форсировать Тверскую (потащим велосипеды на себе в безрельсовый подземный переход у «Минска» и наверх из него или рискнем пересечь ее с автомобильным потоком на Пушкинской) — пролавировать по улочкам, забитым людьми и напаркованными на мостовой и тротуарах машинами (объезжая едва ползущие, смердящие и конфликтно гудящие автомобили и ответным рыком отгоняя норовящих ухватить за ногу собак), к Арбату — взлететь, вздернув руль, на тротуар, подъехать к переходу около «Художественного», — форсировать Арбат под землей, в последнюю секунду акробатически обогнув нищего с огромной овчаркой, хозяйственно расположившегося у съезда с рельсов, — доехать по тротуару до Знаменки — соскочить — переждать безоглядно мчащий через зебру транспорт — добраться по Гоголевскому бульвару, Остоженке и мосту над Садовым кольцом до конечной остановки 28-го на Крымской — убедиться, что он идет до конца (а не до Лужников), — втащить и покрепче припереть на задней площадке велосипеды, пока водитель не рванул с места (так что только дрогнула дорога, остановился пораженный Божьим чудом созерцатель: заливается колокольчик, гремит и становится ветром разорванный в куски воздух, летит мимо все, что ни есть на земле, и, косясь, постораниваются и дают ему дорогу другие народы и государства…) — выгрузиться на уровне Университета — и, долго не касаясь земли ногами, ехать к смотровой площадке над городом, а потом по пустынному тротуару, почти не крутя педали, без рук, вниз к набережной, вдоль нее к Нескучному саду — потом через него и зеленые дворики Градских больниц на (все еще) Ленинский проспект — потом вниз к остановке Б и 10-го около ЦДХ и уже на троллейбусе до самого дома[21].

Нет, все не так плохо. Зощенко же ошибся в главном. У него опасность исходит от представителей власти, которые суют поехавшему не по той дорожке Вертеру палку в колесо и выкручивают руки. Ничего подобного! Можно ехать по тротуару, по парку, где запрещено, по мостовой против движения, перебегать дорогу в неурочном месте, — милиция бровью не поведет. С велосипедиста что возьмешь?

В общем, в сухую погоду я выезжаю — с мыслью, не подписать ли какое воззвание.

Карпалистическая виньетка

Впервые на эти мысли меня навели жалобы знакомой, у которой ослабли кисти рук. Старость, понятно, не радость, зато несколько раз повторенное выражение carpal tunnel звучало интригующе. Вслушавшись, я возвел carpal к хрестоматийному carpe diem, осмыслил загадочный орган как «хватательный» и успокоился.

Но этимологией мне отделаться не удалось. Вскоре заболели мои собственные кисти, особенно левая, так что пришлось пойти к врачу. Вместо шикарного carpal tunnel он произнес обыденное, но не менее устрашающее arthritis и прописал суровую бессолевую диету.

С carpe diem тоже не все оказалось просто. Эта формула из Горация, из заключительной строки его оды «К Левконое». Шервинский переводит: Пользуйся днем, Семенов-Тян-Шанский — Лови день этот. Оба по-своему правы. Один передает здравую умеренность горациевского совета, другой — парадоксальность (и тем самым проблематичность) попыток ухватить руками время. Но, как любят говорить специалисты, «мы-то с вами знаем: перевод невозможен». Шервинский вообще отказывается от метафоры, Семенов-Тян-Шанский ее сохраняет, но ценой неуместной романтической шипучести, типа Ловите миг удачи! Пусть неудачник плачет! Мгновенье, ты прекрасно! Продлись, остановись! Играй, Адель, Не знай печали!..

И вообще, латинское carpo значит не «хватать, ловить», а «рвать, дергать, резать», а carpe diem — соответственно «срывай, убирай, пожинай день, как урожай»[22]. Глагол взят из лексикона виноделов (недаром серию советов открывает практичное vina liques, «вина цеди»). Оттуда же и метафора, которой облекается рекомендация умерить ожидания. В обоих русских переводах надежду почему-то укорачивают, как нить[23], но в оригинале ее предлагается подстричь, как лозу (spem longam reseces). Таким образом, жест, прописываемый Левконое, укоренен в привычном для нее хозяйственном опыте[24]. Он столь же оригинален и одновременно деловит, как с полки жизнь мою достала И пыль обдула. Примеров из Пастернака можно было бы найти множество, но мне дорог этот — сочетанием подспудного виноградного мотива (если вдуматься, кто именно совершает карпальную акцию) с книжным.