Борис Мессерер - Промельк Беллы.Фрагменты книги

Утром Лосев отвез нас на своей машине в Амхерст, в дом профессора Slavic department Джин Таубмен и ее мужа. Там нас уже ждал журналист местной газеты. Мы дали два коротких интервью.

Джин устроила специальное party в нашу честь с приглашением Иосифа. На встрече присутствовали Уильям Джей Смит, его жена Соня и несколько профессоров-славистов из университета.

Затем было выступление Беллы в колледже, где преподавал Бродский. Проходило оно в небольшой аудитории, человек на сто. Иосиф выступил со вступительным словом, представляя Беллу. Я записал его выступление на магнитофон, а Иосиф отдал мне свой машинописный текст с правкой красными чернилами. Приведу его:

Лучшее, чем обладает каждая нация, это ее язык. Лучшее в каждом языке, конечно же, созданная на нем литература. И лучшее в любой литературе — поэзия. Из этого следует, по крайней мере на мой взгляд, что хороший поэт является сокровищем нации. Тем более, если такой поэт женщина. Как это обычно случается с сокровищами, нация имеет склонность беречь их для себя и выставляет напоказ только изредка, во время крайней самонадеянности. Такое время, слава Богу, наступило, кажется, в России, поскольку Белла Ахмадулина, слушать которую вы пришли сегодня вечером, — сокровище русской поэзии. Быть поэтом означает всегда быть соизмеримым со своими предшественниками. Быть женщиной на этом поприще тяжело вдвойне, поскольку вас соотносят в равной степени и с женщинами, и с мужчинами, смотрящими со страниц антологий. Не существует поэзии женской, поэзии черной, голубой, южной или какой-либо иной региональной поэзии. Поэзия потешается над прилагательными и не делает скидок — либо это поэзия, либо — нет. Белла Ахмадулина ясно, вполне отчетливо выделяется на фоне своих предшественников и современников, поскольку она не стремится подтасовывать критерии. И если уж говорить о влияниях, насколько можно говорить о влияниях на ее поэзию, она более обязана — Борису Пастернаку, мужчине, нежели любой из женщин в русской поэзии — Марине Цветаевой, например, или Анне Ахматовой. Она вышла, скажем так, на сцену в конце пятидесятых — это было время, когда некоторые, если не большинство из вас, еще не появились на свет. И в силу того, что она начинала в пятидесятые годы, исследователи часто причисляют ее к поколению Евтушенко и Вознесенского — этих не столь драгоценных камней, но, скорее, катящихся булыжников русской поэзии. Если указанная ассоциация имеет место, то только в силу хронологии. Белла Ахмадулина — поэт гораздо более высокой личностной и стилистической чистоты, нежели большинство ее сверкающих либо непрозрачных современников. И ее поэзия публикуется весьма скупо. На настоящий момент у Ахмадулиной только семь поэтических сборников. Ее стихотворения отличимы от чьих бы то ни было мгновенно. Вообще ее стих размышляет, медитирует, отклоняется от темы; синтаксис — вязкий и гипнотический — в значительной степени продукт ее подлинного голоса, который вы услышите сегодня вечером. Развертывание ее стихотворения, как правило, подобно розе, оно центростремительно и явственно отмечено напряженным женским вниманием к деталям — напряженным вниманием, которое иначе можно назвать любовью. Чистый результат, тем не менее, не салонная и не камерная музыка; результат — уникальное ахмадулинское смешение частного и риторического — смешение, которое находит отклик в каждой душе. Этим объясняется ее популярность — не только в кругу знатоков поэзии, но у широкого русского читателя. Указанные элементы стиля делают Беллу Ахмадулину чрезвычайно трудным для перевода поэтом. То, что вы сегодня услышите, является, следовательно, лишь крупицей ее работы, лишь отблеском драгоценности. Перевод — это искусство возможного. Ахмадулина в высшей степени поэт формы, и звук — стенающий, непримиримый, волшебногипнотический звук — имеет решающее значение в ее работе. Переводчики, конечно же, старались сделать как можно лучше, и они сделали все, что могли. В ее присутствии вам тем не менее следует обострить свой слух и интуицию, поскольку ни один перевод не в состоянии воспроизвести звучание оригинала. Трехмерное произведение, соответственно, редуцируется в нем до одномерного — но я совершенно уверен, что для вас станет находкой даже это одно измерение. Предлагаемое вам и на английском — вызывает — безусловно, трепет, безусловно — приковывает внимание. Как бы то ни было, всем вам предстоит замечательный вечер. Вы собрались здесь, чтобы услышать лучшее в русском языке — Беллу Ахмадулину…

Белла читала совершенно новые для Иосифа стихи. В них затрагивалась боль переживаний людей, попавших в больницу. Это был результат пребывания ее в больнице на Васильевском острове в Ленинграде: «Когда жалела я Бориса…», «Был вход возбранен. Я не знала о том и вошла…», «Воскресенье настало. Мне не было грустно ничуть…», «Ночь на 6-е июня», «Какому ни предамся краю…», «Ровно полночь, а ночь пребывает в изгоях…», «Что это, что?..», «Елка в больничном коридоре». Эти стихи, конечно, очень разнились с теми ее юношескими стихами, которые знал Бродский.

Аудитория слушала Беллу, абсолютно замерев, чувствуя тонкость и изящество ее поэзии, несмотря на то, что это были студенты, только еще начинающие изучать русский язык. Сам Иосиф сидел рядом со мной в первом ряду, весь отдавшись слуху и своим переживаниям. Во время читки в глазах у него стояли слезы, а по окончании вечера, во время звучавших аплодисментов, он повернулся ко мне и сказал: «Ну, твоя баба меня совершенно расстроила…». Этой грубоватой фразой, вероятно, он хотел снизить эмоциональную экзальтацию, которая владела им в этот момент. Иосиф был отнюдь не сентиментальный человек.

Вечером в маленьком ресторане он говорил о том, что стихи Беллы на английский переводят ужасно. Сам он исключительно внимательно работал вместе с переводчиками над переводами своих стихов — уточняя и буквально взвешивая английские слова. В дальнейшем он стал писать по-английски, чтобы вообще избежать общения с переводчиками.

Из переводов Беллы на английский он выделял лишь один — стихотворения «Вулканы», сделанный Оденом. Все остальные ругал последними словами, говорил о них как о трагедии.

Вскоре после получения Бродским Нобелевской премии мы приехали в Лондон для выступления Беллы в Национальном театре на Темзе. Переводы стихов читала Ванесса Редгрейв.

Мы нашли телефон Иосифа (через Валю Полухину) и поздравили его с премией. Он был чрезвычайно рад нашему звонку, и мы попытались встретиться, но это оказалось невозможно, потому что Иосиф в этот день улетал в Америку, а находились мы в совершенно разных точках Лондона, и из-за дальности расстояния даже на такси добраться было чрезвычайно трудно. Наш первый день в Лондоне из радостного превратился в грустный…