Наталья Черных - Сокровища святых. Рассказы о святости

Вот несколько образцов западной религиозной мысли того времени, на которые ориентировались лучшие умы.

«Так как атеизм есть учение чудовищное и противоестественное, к тому же с трудом укладывающееся в человеческой голове в силу присущей ему наглости и разнузданности, то встречается немало таких людей, которые исповедуют его для вида, из тщеславия или чванства, желая показать, что они придерживаются не общепринятых, а бунтарских взглядов» (Мишель Монтень). Если бы эти слова не были сказаны Монтенем в конце XVI столетия, их мог бы сказать любой верующий человек и в начале XXI столетия. Однако следует напомнить, что языческое общество первых веков по Рождестве Христовом называло христиан атеистами. Считалось, что они не веруют в Бога. Происходило это оттого, что был единый культ в империи: культ цезаря. И не поклоняющиеся цезарю христиане, конечно, считались безбожниками. Приведенное выше высказывание Монтеня отражает прямо противоположную ситуацию. Однако снова христианство выступает как объект резкой критики общества. Того общества, которое было создано на христианской основе.

«Тщеславие многообразно. Оно внедряется в душу незаметно и пронизывает ее, как сорное растение пронизывает землю корнями», — говорил преподобный Иоанн Лествичник, подвижник, живший в VI столетии. «Тщеславие высказывается при каждой добродетели. Когда, например, храню пост — тщеславлюсь, и когда, скрывая пост от других, разрешаю на пищу, опять тщеславлюсь — благоразумием. Одевшись в светлую одежду, побеждаюсь любочестием и, переодевшись в худую, тщеславлюсь. Говорить ли стану — попадаю во власть тщеславия. Молчать ли захочу, опять предаюсь ему. Куда ни поверни это терние, оно все станет спицами кверху. Тщеславный… на взгляд чтит Бога, а на деле более старается угодить людям, чем Богу…»

В конце XVI столетия французский дворянин и дипломат Мишель де Монтень, вряд ли читавший знаменитую «Лествицу», скажет: «Самомнение — наша прирожденная болезнь. Человек — самое злополучное и хрупкое создание, и, тем не менее — самое высокомерное». Думается, определения «злополучное и хрупкое создание» выражают здесь не ненависть к человеку. Скорее, снисходительность к чужим недостаткам, возникшую на фоне достаточно критичного отношения к себе самому. Вряд ли сознание атеистическое смогло бы породить эти слова.

«Единица, добавленная к бесконечности, никак ее не увеличивает, так же как и туаз (мера длины), добавленный к бесконечной мере; конечное уничтожается перед бесконечным и превращается в чистое ничто.

Так и наш разум перед Богом, так и наша справедливость перед божественной справедливостью. Несоразмерность между нашей справедливостью и справедливостью Бога не так велика, как между единицей и бесконечностью. Справедливость Бога должна быть несказанно велика, как и Его милосердие. Но справедливость к проклятым не так велика и должна меньше нас поражать, чем милосердие к избранным». В этом несколько путаном отрывке угадывается то же настроение, что и в евангельской притче о блудном сыне. Читая эти строки, будто слышишь голос старшего сына: «Отец, а мне ты не подарил даже козленка, чтобы я устроил праздник для своих друзей». И как созвучна мысль французского ученого с русской поговоркой, сложившейся, кажется в это же время: «Правду распяли, она воскресла». Путь христианина ведь всегда напоминает о Голгофе.

«Я поражаюсь дерзости, с которой эти люди берутся говорить о Боге. Обращая свои речи к нечестивцам, они начинают с доказательств существования Бога через явления природы. Я бы не удивился таким их словам, если бы они обращались к верующим. Несомненно, что те, в чьих сердцах вера жива, видят тотчас же, что все существующее есть не что иное, как творение Бога, Которому они поклоняются. Но те, в ком свет угас и в ком вы намереваетесь его снова возжечь, — эти люди, лишенные веры и благодати, ищут всем своим разумом. Но все, что они видят в природе и что могло бы привести их к познанию истины, считают всего лишь мраком и тьмой, — говорить таким людям, что стоит им только взглянуть на малейшую из вещей вокруг, и они увидят Бога воочию, приводить им как единственное доказательство в таком великом и важном деле движения луны и планет и полагать, что таким доводом можно завершить доказательство, — это значит давать им основание думать, будто доказательства нашей религии весьма слабы, и я знаю по размышлению и опыту, что это лучший способ вызвать их презрение. Не так говорит об этом Писание… Напротив, уверяет, что Бог — это Бог сокровенный и что после грехопадения Бог оставил людей в слепоте, от которой их может излечить только Иисус Христос, а вне Его всякое общение с Богом прервано».

Возвращение блудного сына

В этом отрывке Паскаль говорит об обществе неверующих людей. Не туземцев, живущих на южных островах, а о цивилизованном европейском обществе, отступившем от евангельских истин. О тех, кто при рождении был крещен во Христа, но потом сам отказался от Его истины и благодати.

Есть древняя притча о монахе и старце. Некогда у одного старца был послушник, молодой и горячий. Старец, заметив, что в послушнике еще сильна суета, предложил ему укрепить во дворе столб и каждый раз, когда согрешит, словом ли, делом, помышлением, забивать в этот столб гвоздь. Через некоторое время послушник сам ужаснулся тому, сколько гвоздей оказалось в столбе. Тогда он пришел к старцу и спросил, как ему теперь быть. Старец предложил послушнику воздерживаться от всего, что делал он раньше, и напомнил Заповеди Христовы. И еще предложил за каждое дело покаяния выдергивать из столба гвоздь. Послушник стал вести совсем другую жизнь. Ему очень хотелось очистить столб от гвоздей. И вот через некоторое время в столбе не осталось ни одного гвоздя. Тогда послушник позвал старца, показал столб и вдруг зарыдал. «Что же ты рыдаешь?» — спросил старец. Послушник ответил: «Гвоздей-то нет. А дыры остались».

Вряд ли неверующему человеку будет понятен смысл этой притчи. А ведь она не о том, что каждый грех оставляет на душе след, а о памяти прежних согрешений, которая и охраняет при новых испытаниях. Однако если само понятие о грехе и о зле отсутствует, как человек может желать освобождения от грехов, как это желал послушник из притчи? Современный человек зачастую просто не знает, что хорошо для него, а что плохо. Да и сами эти слова приобрели фарсовый, ироничный оттенок. Но ведь мысль современного человека слишком слаба, чтобы создать нечто равное понятиям добра и зла. Да и хотя бы рассказанной притче.