Владимир Порудоминский - Даль

Ну что толку составлять проекты, вносить предложения и строить предположения, когда все твои помыслы о народном благе, облаченные в мундир закона, равно никому не принесут пользы, когда какой-нибудь следственный пристав зацепится в твоем предписании или законе за буковку, за словечко и пойдет «мотать требушину», и те, о чьем благе ты пекся в предложениях и предположениях, будут убегать от твоего закона, как черт от ладана, по старинке (имеющей силу закона подлинного) запихивая в крепкую ладонь полицейского или какого иного чина ассигнацию нужного достоинства?

Осипы ивановичи всех четырнадцати классов писали, писали — носу утереть некогда: в министерстве внутренних дел ежегодно регистрировалось около ста тысяч входящих бумаг и около восьмидесяти тысяч исходящих. Даль занес в тетрадку канцелярскую шутку: «Это мы пишем или к нам пишут? — спрашивал начальник каждый раз секретаря своего, прочитав бумагу от начала до конца внимательно вслух».

В архиве Даля находим рассказ (скорее — очерк или даже статью) «Великие порядки доводят до великих беспорядков»[74]: старый унтер выслужил множество льгот, но ни одной не сумел воспользоваться — «Законы праведны, а дело плохо». Даль еще предполагает, что законы могут быть праведны, если не превращены в пустую бумагу, если предусматривают праведное дело. Но и на Невском проспекте, и в уездном городе Алтынове (где жил Вакх Чайкин) «требовали, чтобы вы проходили спокойно своим путем и не мешались не в свое дело, то есть не заботились бы о том, если подле вас режут другого, а только оберегали бы свой кадык и свою голову».

Сохранился шутливый документ «Письмо одного чиновника сороковых годов младшему собрату, поступающему на службу»: не решайте ни одного дела, но от всех отписывайтесь (не то уподобитесь белке в колесе — запомним поговорочный образ); отписывая дела, заглушите врожденное в вас чувство справедливости; делайте не то, что нужно, а то, что желает высшее начальство; откажитесь от собственного взгляда, не имейте мыслей своих; если есть предположения, не приводите их в исполнение — иначе прослывете «новатором», беспокойным и бестолковым человеком.

В «Толковом словаре» встречаем несколько неожиданное самостоятельное определение: «Беспокойный человек. Последнее означает также человека правдивого, но резкого, идущего наперекор неправде и беспокоящего ее покровителей».

Даль, «близкий сотрудник, посвященный во все тайны государственной деятельности и преданный друг» министра, горько ощущал свою беспомощность — жаловался приятелю на «препятствия, убивающие дух»: «При таких обстоятельствах руки не поднимаются на работу, голова тупеет, сердце дремлет».

Можно сочинить предлинный список важнейших дел, которыми занимался Даль при министре, но так ли это важно для нас, как важно было для Мельникова-Печерского? О чем расскажет нам такой список?.. В конечном счете законы и положения, сочиняемые в министерских департаментах и канцеляриях, совершенно не соответствовали живой жизни, которую должны были направлять в русло, превращались в гору бумаги — пустой, хотя и исписанной сверху донизу осинами ивановичами. «Боже мой, что за толщи исписанной бумаги сваливаются ежегодно в архив и пишутся, по-видимому, только для архивов; куда это все пойдет и чем кончится это гибельное направление бесполезного тунеядного письмоводства, где все дела делаются только на бумаге, где со дня на день письмо растет…а на деле все идет наоборот и гладко только на гладкой бумаге» — это не из рассказа, конечно, — из письма Даля к приятелю.

«Правая рука» была бессильна. «Правой руке», как и Осипу Ивановичу, отведены были полверсты по одну сторону Невского.

Даль писал из Петербурга:

«…Вы не знаете службы нашей и моего положения. Я сыт и одет и житейски доволен; но все это дается мне именно с тем, чтобы я делал свое дело, а по сторонам не глядел и не в свое дело не мешался… Мне часто не верят и говорят: «Не хочет, а если б захотел, так бы сделал». Пусть лучше так говорят, пусть лучше пеняют в начале дела, чем в конце…

Жизнь моя однообразная, томительная и скучная. Я бы желал жить подальше отсюда — на Волге, на Украйне или хотя бы в Москве. Вы живете для себя; у вас есть день, есть ночь, есть наконец счет дням и времени года; у нас нет ничего этого. У нас есть только часы: время идти на службу, время обеда, время сна. Белка в колесе — герб наш… Писать бумаги мы называем дело делать; а оно-то промеж бумаги и проскакивает, и мы его не видим в глаза…

Один в поле не воин, и головня одна в чистом поле гаснет, а сложи костер, будет гореть. Что может сделать один — хоть будь он разминистр? Такая, видно, до времени судьба наша…»

«Один в поле не воин», но рядом — «Одна голова не бедна, а и бедна, да одна». «И головня одна в чистом поле гаснет, а сложи костер, будет гореть. Что может сделать один?..» Один может сложить костер.

«Пользуясь своим положением, он рассылал циркуляры ко всем должностным лицам внутри России, поручая им собирать и доставлять ему местные черты нравов, песни, поговорки и проч.», — вспоминал Григорович. Ему вторит Василий Матвеевич Лазаревский, молодой чиновник, которого Даль не случайно «пригрел» в своей Особенной канцелярии: Василий Матвеевич — литератор, переводчик и, что для Даля всего важнее, человек, обладавший даром словособирательства («За труд ваш в словаре не смею и благодарить: вы работаете для дела, как и я, и каждому из нас придется своя доля признательности общей, если мы успеем в начатом», — человека, который из многих пудов, взваленных Далем на плечи, хоть несколько фунтов на свои переложил, Даль готов был оценить высоко).

«…Служебные часы Даль посвящал обыкновенно своим филологическим занятиям, — рассказывал Лазаревский. — …В мое время он получал большие посылки местных слов, образчиков местного говора и т. п…Все это списывалось в канцелярии в азбучном порядке, на лентах, ленты нанизывались на нитки, укладывались в картонки по губерниям, по говорам. Были полосы, что все писцы занимались этим исключительно, да еще перепискою сказок, пословиц, поверий и т. п., которые доставлялись Далю во множестве отовсюду». Тут может быть и преувеличение, тем более что «время» Лазаревского («в мое время») «стол-о-стол» с Далем оказалось недолгим — с год всего, но как бы там ни было, — согласно другому свидетельству, — едва в канцелярии «освободятся от дела», «завязывались споры и рассуждения, преимущественно о русском языке». Однако хорош «директор канцелярии», законченный служака, который «был везде и во всем один и тот же» (это говорилось с осуждением — «точный, исполнительный, неумолимо-строгий» и т. п.), а он и был везде и во всем один и тот же — собиратель слов!..