Алексей Рыбин - Право на рок

Сквозь страницы проглядывает сама натура, которую автор и положил на лист в сыром виде, потому что жизнь для него куда важнее того, что может дать воображение или работа со словом. У Майка в том же сыром виде кладутся в песню самые дурацкие подробности рокерского житья-бытья: и медленно за каждой песней вырастает посторонняя для тебя жизнь:

Кто выпил все пиво, что было в моем доме? Растафара.

Кто съел весь мой завтрак, не сказав мне спасибо? Натти Дредда.

Здесь самое важное - точность; это единственный критерий, единственный момент собственно поэтики. Чуть только Майк отступает от точности - тут же идет лажа. Слушая его, я верю, что окно было распахнуто у него в комнате, и что насморк был верю, а денег на такси не было, и хреново было, как никогда, и, конечно, «как бы я хотел, чтобы ты была здесь». Но что бывает тогда, когда вещи перестают ощущаться первыми, когда от них отлетает дух новизны, и ты оказываешься посреди какой-то свалки? Когда все, что пело само, вдруг утратило голоса, и все милые подробности кажутся мертвым грузом?

Я прослушал залпом все пять альбомов Майка и мне стало страшно: как наглядно изначальное светлое ядро обрастает посторонними ракушками, как зримо оседает тяжесть, и растрачивается огонь, как нарастает лирическая лень, приблизительные словесные решения, как теряется изобретательность, как подводит вкус все чаще и чаще…

С какой-то плакатной наглядностью Майк явил собой нашу общую слабость по отношению ко времени. И именно Майк первым из наших рокеров сошел с дистанции, потому что его вещи крепко впаяны в ТО, ушедшее время - и что оставалось ему делать, когда дух отлетел от его вещей, когда и портвейн стал другим, и вся предметная реальность вдруг показалась жалкой, убогой…

Застигнутые врасплох новым временем, вещи застыли в беспамятстве, прежде, чем осесть в лавке старьевщика…

Но так по-настоящему и не проклюнуть, не простучать верхнюю оболочку, скорлупу вещей? (Кто сравнивал Майка с усталой птицей?)

Чтобы вволю наговориться о веселом, придется немного - о грустном.

Майк не был поэтом, рыцарем лада в схватке с хаосом наплывающих вещей: он не искал меру в этом хаосе и для своих песен зарисовывал ближайшее, что само просилось на аккорды. Это невозможность «седьмого неба», отсутствие крыльев, бессилие воспарить, бессилие уловить в строку что-то бесконечное; не просто поймать свой же потерянный и с трудом найденный сапог, но что-то такое, с далеким отблеском неба, - это и рождало такие вот неутешительные выводы: «Все мы живем в зоопарке»…

Порой Майк устрашающе передавал убогую вещность этого мира, «глупой старой лузги» да так, словно больше ничего и нет, кроме «хочется курить, но не осталось папирос».

В его песнях очень сильно звучит это трагически-обыденное сознание - сознание пожизненной приговоренности к вещам данного нам мира.

Ни одного переносного значения, ни единого символа, ни одного шага в сторону!

БГ обладал сильной волей - отклонять то, что не подходило системе «Аквариум», что могло ее разрушить, и, конечно, мощное воображение растить свой сад. Видимо, у Майка не было ни того, ни другого: только искренность, только открытая душа, в которую с болью, цепляясь за нее всеми острыми углами, входил разный мир.

Тотальная невозможность того, что в дзэн называют «отбором и выбором»!

Прослушавши всего Майка, руководствуясь хронологией, ясно видно, как этот внешний чужой мир обступает его, не дает прохода. Майк был самым плохим дзэн-буддистом в пространстве андеграунд-культуры. Его песенки - это сплошные и безнадежные попытки освободиться от привязанностей («Дрянь»), выжить с открытой душой в мире острых углов и обступающих лиц, ускользнуть от этого подступающего к горлу не - Я, впрыскивающего в кровь адреналин (им самим все это описано в лучшем виде).

Слушая его, понимаешь: отказываясь бороться с поверхностью вещей, мы попадаем под их власть - власть гиперреалистического кошмара. Отказываясь от того, что брезжит, мы все больше влипаем в вещи, придвигаемся к ним, привязываемся.

И с каждым криком души: «Оставьте меня в покое!» - этот мир все ближе и ближе к нам подступает.

«Но только это еще не все» (БГ).

Майк был самым плохим дзэн-буддистом, но дзэн-буддистом.

Недаром же он написал едкую сатиру на новоявленных гуру-учителей дзэнской мудрости - и на их штучки.

Попробую это осмыслить: в его песнях нет ничего, кроме вещей и фактов жизни - и полное отсутствие «отбора и выбора», то есть авторской воли внутри него, равно как и неспособность к метафизическим спекуляциям.

Но ведь это как раз и есть то, что кует на своих скрижалях дзэн: «устраните отбор и выбор», и «дайте вещи сказать за себя».

«У художника нет права выбора», - размышлял Рильке над стихом Бодлера «Падаль».

«Сосна зеленая, а снег белый; заяц прыгает, а ворона летает», говорит дзэн-монах, а во рту дымится сигарета, и кто-то проповедует дзэн и денег на такси не хватит все равно, и как бы я хотел, чтобы ты была здесь, и зад торчит из порванной штанины и хочется курить, но не осталось папирос…

Такое вот уносящее в дальние дали, к херам собачьим, в чистые области Ничто, прочь летящее попурри питерских заморочек. Не так ли дзэн-буддист расчищает дорогу к Свету?

«Отбор? Выбор? - Взгляни на матерчатый барабан, висящий на стене» Попробуем-ка переадресовать Майку вопрос дзэнского неофита: «Учитель, какое явление можно назвать самым удивительным? »

Я сижу в сортире и читаю «Роллинг Стоун». Для тех, кто не знает: «Роллинг Стоун» - это американский журнал про рокеров с цветными картинками.

Открой бутылку - треснем зелье,

Необходимо ликвидировать похмелье,

Иначе будет тяжело прожить этот день.

Кто не чувствует здесь холод научной фактичности дзэн, аналитическую сухость дзэн-буддиста? Так я понимаю то, что называю Отстраненностью Майка.

Наталья Науменко

ОТЕЛЬ ПОД НАЗВАНИЕМ «БРАК»

Год назад я бы не поверила, что меня можно уговорить писать о Майке воспоминания. Дурацкое слово - «воспоминание». Я о нем и не забывала никогда.

Недавно смогла перечитать письма, свой скудный архив… Решилась. Сразу предупреждаю: мой рассказ необъективен. Но в нем нет ни слова неправды, просто здесь НЕ ВСЕ. Конечно, Майк не ангел, и наша семейная жизнь - не красивая идиллия, но плохого было гораздо меньше, и забывается оно, к счастью, быстрее.

Надеюсь, Майк простит меня за публикацию отрывков из писем, некоторые интимные подробности и нестройность изложения. С Богом!

- Это Майк,- сказал мой двоюродный брат Вячеслав, когда я открыла дверь в старой коммуналке на Васильевском. - Он играет в «Аквариуме».