Владимир Голяховский - Путь хирурга. Полвека в СССР

Когда я читал это, то вспоминал такое же заявление профессора нашего института Геселевича на собрании, когда в 1948 году его громили как «космополита в науке». Правда, для самого себя Пастернак написал стихотворение «Нобелевская премия» с такими ироническими и горькими строками:

Что же сделал я за пакость,Я — разбойник и злодей?Я весь мир заставил плакатьНад красой страны моей.

Как-то раз в те месяцы я ехал на такси в Союз писателей. Узнав, куда ехать, молодой водитель спросил:

— Что это за книга такая, которую написал Пастернак? Действительно она такая плохая?

— Ну, не такая уж плохая, — ответил я уклончиво, не желая провоцировать долгий разговор.

— Вот и я так думаю — если власть сильно ругает, значит, книга должна быть хорошая.

Пастернак еще два года прожил в Переделкино и умер от рака. В один из моих приездов к Чуковскому я увидел Пастернака на его даче. Чуковский, один из немногих, не прекратил с ним дружбы. Как всегда бравурно, хозяин представил меня:

— Этот молодой человек уже опытный хирург и еще начинающий поэт.

Пастернак посмотрел на меня:

— Где вы работаете?

— В Боткинской больнице.

— Мой доктор Живаго тоже работал там, — я был удивлен, что он говорит о герое своего романа как о реальном лице.

— Можете вы вылечить меня? — спросил он. — У меня спина болит, все мышцы ноют, особенно руки — вот здесь.

Я обследовал его прямо в кабинете Чуковского. Во время обследования я напомнил ему о встречах в Чистополе пятнадцать лет назад. Он только улыбнулся. После обследования мне стало ясно, что у него развивается миостения (слабость мышц). Я предложил:

— Вам надо пройти курс массажа и физиотерапии.

— Где я могу получить эти процедуры?

— У вас в Переделкино — здесь же есть Дом творчества писателей с медицинским кабинетом.

— Это Дом творчества советских писателей, — подчеркнул он. — Теперь меня не считают одним из них. Недавно группа европейских писателей приезжала в Москву и хотела повидать меня. Но первый секретарь Союза Сурков велел мне временно скрыться в Тбилиси. Я ходил по улицам, и грузинские писатели спрашивали: что я там делаю? А я был в ссылке, в бесчестии.

Он умер 30 мая 1960 года. В конце газеты «Вечерняя Москва» было маленькое объявление в черной рамке: «Скончался член Литфонда Борис Леонидович Пастернак».

На его похороны в Переделкино съехались тысячи людей. Даже сама его могила сразу стала местом паломничества людей. Говорили, что через несколько лет Хрущев кричал на помощников: «Это ваша вина, что вы мне не сказали, кто такой Пастернак. Я не обязан был знать, кто он такой».

Одна моя знакомая женщина, Лаура Виролайнен, сказала над его могилой: «Он был поэт всех нас».

В клинике

Опираясь на свой небольшой, но разнообразный опыт, я приучил себя жить и работать внимательно. И в новую работу кинулся тоже с интересом и молодым запалом — «Хочу все знать!». Общий уровень развития хирургии в Боткинской больнице был выше петрозаводского и оснащение клиники инструментами тоже было лучше. Но вскоре я понял, что, несмотря на название «клиника» и на более совершенные инструменты, далеко не все хирурги были на высоком уровне. Сказывалась недостаточная подготовка в институтах и почти полное отсутствие специализации. К тому же большинство хирургов были женщины; редкие из них умели оперировать; у многих не было вообще никакого хирургического таланта. Как говорили про них мужчины: «руки не тем концом вставлены». Из-за их неумения случалось много осложнений и среднестатистические результаты лечения были не очень хорошими.

Мой приход в клинику — появление молодого неженатого мужчины — вызвал большой интерес. Женщинам хотелось поближе познакомиться и побольше узнать обо мне. Я старался этого не замечать — я потонул в любви к Ирине. До поры до времени я никому о ней не говорил, а отделывался от новых сотрудниц вежливыми улыбками. Тогда молодые сменили тактику и, заигрывая, стали просить:

— Помоги мне сделать операцию.

— Помоги наложить гипсовую повязку.

— Не можешь ли ты подежурить за меня эту ночь?

Мне приходилось переделывать за них плохо сделанное скелетное вытяжение и перекладывать их аляповатые гипсовые повязки.

Хирургия — это мужская специальность. Особенно ортопедическая хирургия — операции на костях и суставах. Они требуют такой физической силы и такой энергии, на которую способны редкие женщины. Наложение гипсовых повязок, особенно больших и тяжелых, тоже требует силы и особого искусства. При всем развитии равноправия все-таки существует логическое разделение человеческих функций на мужские и женские. А в Советском Союзе, при тяжелом повседневном быте, женщины были страшно перегружены семейными и домашними заботами. Рожать, воспитывать детей, стоять в очередях, готовить, стирать, убирать и к тому же быть хорошим хирургом — задача непосильная. В медицине даже есть такая поговорка: «Женщина-врач — это не женщина и не врач». Может, это несправедливо, но отражает суровую правду жизни. На работе наши женщины постоянно думали о домашних делах, а дома думали о работе.

На одном из дежурств в приемном покое женщина-хирург Людмила М. дала пощечину пьяному больному, лежащему на каталке. Если женщина дает пощечину мужчине, она почти всегда права и это их личное дело, хотя, конечно, в кодекс отношений врач — больной рукоприкладство не входит. Людмила крупная, и рука у нее была тяжелая. Ошалевший от удара больной мгновенно протрезвел, схватился за щеку и, лежа на каталке, тупо повторял:

— Вот еще, вот еще, вот еще…

Может, все обошлось бы и затихло, но эту сцену видели через открытую дверь сидящие в очереди больные. Один из них, семидесятилетний военный в отставке, поднял крик:

— Что это такое?! Бить советского больного?! Скоро нас всех начнут избивать!.. Я коммунист, я этого так не оставлю!.. Пусть она понесет наказание!..

Другие больные уговаривали его:

— Но вы же не знаете, что произошло между ними.

— Чтобы ни произошло, врач не имеет права бить советского больного!

— Да вы посмотрите — он же пьяный.

— Ну и что? Выпимши человек, а может, у него радость какая. Что ж, за это его бить?

Мы, врачи, собрались вокруг Людмилы и говорили с ней. Она отмалчивалась.

— Слушай, может, ты сама объяснишь этом крикуну, что произошло. Он может навредить.

— Ему? Ему не объяснишь, — медленно отчеканила она.

Въедливый пенсионер пошел по разным инстанциям, Людмилу судили, она и там отмалчивалась и не объяснила, почему дала пощечину. Ей дали полгода условного наказания «за применение на работе физической силы к больному человеку».