Винсент Гог - Письма к брату Тео

Итак, я полагаю, что твой и мой долг – добиться относительного богатства: ведь нам предстоит поддерживать очень больших художников. Теперь, когда заодно с тобой будет Гоген, ты станешь счастлив так же или, во всяком случае, в том же роде, что Сансье. А Гоген рано или поздно приедет – в это я твердо верю. Время же терпит. Что бы там ни было, он, несомненно, полюбит наш дом, привыкнет считать его своей мастерской и согласится ее возглавить. Подождем с полгода и посмотрим, что получится.

Бернар мне прислал еще штук десять рисунков и довольно лихие стишки. Все это, вместе взятое, озаглавлено: «В борделе».

Ты скоро увидишь все, что мне прислано: я полюбуюсь на портреты еще некоторое время, а потом переправлю их тебе.

С нетерпением жду твоего письма: я заказал рамки и подрамники и поэтому нахожусь в затруднительных обстоятельствах.

Рад тому, что ты рассказываешь насчет Фрере, но смею думать, что еще сделаю вещи, которые больше понравятся как тебе, так и ему.

Вчера писал закат.

У Гогена на портрете вид больной и затравленный! Ну да ладно, так долго не продлится. Любопытно будет сравнить этот автопортрет с тем, который он напишет через полгода. Как-нибудь ты увидишь и мой автопортрет: я посылаю его Гогену, а тот, надеюсь, его сохранит. Он выдержан в пепельных тонах, фон – светлый веронез (без желтого). Одет я в коричневую куртку с голубыми отворотами, ширина которых, равно как и коричневый цвет, доведенный мною до пурпура, преувеличены. Голова моделирована крупными светлыми мазками на светлом, почти без теней фоне. Только глаза я посадил по-японски – чуть косо.

Октябрь 1888

На этот раз мне пришлось круто – деньги кончились в четверг, а сегодня уже понедельник. Это чертовски долго. 4 дня я прожил в основном на 23 чашках кофе с хлебом, да и те выпросил в кредит. Вина здесь не твоя, а моя, если речь вообще может идти о вине: мне не терпелось обрамить свои картины, и я заказал рамок больше, чем позволял мой бюджет, – мне ведь пришлось еще уплатить за аренду дома и прислуге. А сегодня предстоят новые расходы – мне надо прикупить холст, который я загрунтую сам… Пишу второпях – занят портретом. Я хочу сказать, что пишу для себя портрет мамы. Мне так нестерпимо видеть ее бесцветную фотографию, что я по памяти пробую сделать ее портрет в гармоничных красках.

Не знаю, читал ли ты у Гонкуров «Братья Земганно», книгу, которая, вероятно, в какой-то мере воспроизводит биографию авторов. Если читал, то поймешь, как несказанно я боюсь, чтобы ты не надорвался, добывая для нас деньги.

За исключением этой постоянно гнетущей меня тревоги, все обстоит хорошо: работаю я лучше, чем раньше, здоровье мое тоже лучше, чем в Париже.

Все больше убеждаюсь, что, когда ты хорошо питаешься, когда у тебя есть мастерская, хватает красок и т. д., работается гораздо легче.

Но разве для меня так уж важно, подвигается моя работа или не подвигается? Нет, тысячу раз нет. Я хотел бы втолковать тебе наконец, что, снабжая деньгами художников, ты сам выполняешь работу художника и что единственное мое желание – делать мои полотна так хорошо, чтобы ты был удовлетворен своей работой…

Знай, если ты чувствуешь себя плохо, если ты слишком изнуряешь себя или у тебя слишком много огорчений, работа неизбежно замедляется. Когда же ты чувствуешь себя хорошо, дело идет как бы само собой. У того, кто ест вдоволь, гораздо больше новых и ценных мыслей, чем у того, кто сидит впроголодь.

Если я зашел слишком далеко, крикни мне: «Стой!» Если же нет, тем лучше – мне ведь тоже работается гораздо лучше, когда я живу в достатке, чем когда я нуждаюсь. Только не думай, что я дорожу своей работой больше, чем нашим общим благополучием или душевным спокойствием. Очутившись здесь, Гоген сразу почувствует облегчение и быстро поправится. И для него, может быть, настанет день, когда он снова захочет и сможет стать отцом семейства, а оно у него есть.

Мне очень, очень любопытно, что он успел сделать в Бретани. Бернар пишет много хорошего о его работах. Но создавать полнокровные полотна на холоде и в нищете бесконечно трудно; поэтому вполне возможно, что Гоген в конце концов обретет подлинную родину на более теплом и счастливом юге.

Если бы ты видел здешние виноградники! Тут попадаются гроздья весом в кило: виноград в этом году великолепный, так как всю осень стояла хорошая погода, хотя лето и оставляло желать лучшего…

Париж осенью, наверно, тоже очень хорош. Сам Арль, как город, ничего особенного собой не представляет, ночью здесь черным-черно. Мне сдается, что обилие газа, горящего оранжевым и желтым светом, лишь углубляет синеву ночи, здешнее ночное небо, на мой взгляд, – и это очень смешно – чернее парижского. Если когда-нибудь вернусь в Париж, попробую написать эффект газового света на бульваре.

У меня огромные расходы, чем я очень огорчен, так как все больше убеждаюсь, что живопись обходится чрезвычайно дорого, хотя этим ремеслом занимаются преимущественно очень бедные люди.

Но осень до сих пор несказанно прекрасна! Чертовский же все-таки край родина Тартарена! Да, я доволен своей участью: это не какая-нибудь утонченная, неземная страна, а воплощенный Домье.

Перечитываешь ли ты «Тартарена»? Не забудь это сделать. Помнишь, в «Тартарене» есть великолепная страница – описание того, как скрипит тарасконский дилижанс. Так вот, я написал эти зеленые и красные экипажи, красующиеся во дворе гостиницы.

Сколько нужно перемен для того, чтобы художники смогли бы начать жить, как живут рабочие! Ведь столяр или кузнец производит гораздо больше, чем они.

Для живописцев следовало бы устроить большие мастерские, где каждый имел бы возможность регулярно трудиться.

Я в полном смысле слова валюсь с ног и ничего не вижу – так хочется спать и так устали глаза…

Эту неделю я работал над пятью картинами. Таким образом, количество картин размером в 30* для дома достигло пятнадцати.

Октябрь 1888

Мой дорогой брат, уж если ты жалуешься, что голова у тебя пуста и ты не в состоянии сделать ничего путного, то мне и подавно не грех пребывать в меланхолии: я-то ведь без тебя и вообще ни на что не способен. Поэтому давай будем спокойно курить свою трубку, не убиваясь и не доводя себя до хандры только из-за того, что нам так трудно дается наша работа и что мы не в силах справиться с нею поодиночке, а вынуждены трудиться вдвоем.

Разумеется, и у меня бывают минуты, когда мне хочется самому вернуться в торговлю и тоже заработать немного денег.

Но раз мы пока что ничего изменить не можем, примиримся с неизбежным, с тем, что ты осужден без отдыха заниматься скучной торговлей, а я, также без отдыха, вынужден надрываться над тяжелой, поглощающей все мои мысли работой.