Юрий Шутов - Собчачья прохиндиада

"Патрон", как только попал под своды банкетного зала, сразу заприметил большую салатницу с очаровательной черной икрой неподалеку от темнокожего мэра Брэдли и весь вечер держался рядом с ними. Причем икру, под воркование чужих тостов, украдкой лопал общей раздаточной столовой ложкой, заедая тоненькой батонной корочкой, с брезгливостью задрипанной кошки, от голодухи кусающей на грядке незрелый огурчик. После рюмочного монолога Собчака и церемонии приветственных спичей приглашенная «общественность» стремглав раздергала красиво разложенное на столе съестное. От молочного поросенка и осетра остались лишь сиротливые головы с хвостами. Затем пошло представление насытившихся присутствующих друг другу и братание с Брэдли. Необъявленный малопризнанный поэт вместо тоста зачитал гостю свои стишата и несколько скабрезных эпиграмм, за которые полтора столетия назад запросто могли затаскать по дуэлям. «Патрон», вдруг прекратив жевать, вмиг, как стервятник, извлек из толпящихся вокруг стола какого-то зазевавшегося и безвольного мухомора с растерянным лицом и пустой тарелкой в руках. Собчак подвел его к Брэдли и лично представил, охарактеризовав как талантливого ученого, почти полвека занимающегося искусственным интеллектом и добившегося значительных успехов на этом поприще.

Вместо ответа на вопрос высокого гостя о направлении и глубине исследованной области ученая каналья, молча поставив свою тарелку на угол стола, потупив глаза, отошел в сторонку. Даже не зная, чего он добился в науке, по его поведению можно было смело предположить, что, если заниматься конструированием заменителя мозга столько времени, то нельзя самому не сойти с ума. Но я ошибся. Он оказался нормальным ученым, только ветеринаром из Сельхозакадемии, специалистом по искусственному осеменению. Собчак, видимо, просто попутал оплодотворение с интеллектом, чем задел самолюбие животного лекаря, неведомо зачем попавшего в эту «демократическую» стаю, кормящуюся досыта и веселящуюся до упаду на деньги, извлекаемые из городской казны. Когда от растерзанной кулинарной мозаики осталась лишь гарнирная окантовка, началось более менее осмысленное общение чистильщиков фуршетного стола. Собчаком интересовались все, а Брэдли — никто. Он одиноко стоял в стороне с полупустым фужером в руке и наклеенной улыбкой, вынужденный внимать лишь переводчице, надо полагать, считавшей, что чем короче юбка, тем выше мода. Половодье вкусно покушавших наконец вынесло на чернокожего американца «демократизированного» до остолопства типа в нечищеных ботинках, который забормотал обычную для этой категории публики чушь о срочном "вхождении в мир общечеловеческих ценностей и необходимости сразу к ним приобщиться".

Мимо меня в направлении «патрона» проплыла супружеская чета Максимовых, знаменитая своими изощренными телемарафонами, которые до сих пор даже опытные следователи не рискуют назвать воровскими. Все представлялись кто во что горазд и как хотели. Поэтому Тамару Максимову с ее несмываемой, порой неестественной ухмылочкой, тут воспринимали не телезвездой, а просто как бабу, по виду напоминавшую вялогрудастую, озлобленную, хищную и стервозную сторонницу нравственности из американской "Армии Спасения". А самого Максимова представляли как ее официального мужа.

Собчак, до отвала насытившись икрой, чуть исподтишка поозиравшись окрест, решил увлечься экранной Тамарой, пожелав с ней сфотографироваться и поболтать наедине кое о чем. Ее муж, получив сухое рукопожатие, был решительно отставлен за спину. Растащив таким образом в пространстве телевизионный дуэтик, «патрон» стал перед Максимовой щеголять своей наигранной веселостью и кружить разговором вокруг этого обиталища пороков в поисках потаенных закоулков удовольствия, как измученный молодой, но неутомимый любовник, затеявший вписать свое имя в синодик павших на привольной ниве ее ухажеров. Жена Собчака, неусыпно наблюдавшая с невостребованной стороны за проделками супруга, видимо, в своих предположениях о дальнейшем развитии их отношений зашла помыслами слишком далеко, выражением лица уподобившись Анне Карениной перед финальной сценой встречи с паровозом вместо Вронского. Рискнув несколько разбавить свежие контакты «патрона» хоть каким мужчиной, я подвел к нему композитора Успенского, вняв настоятельным просьбам последнего лично познакомиться с новым городничим. Мною в общих чертах были охарактеризованы ровные склоны творческих вершин этого, также как и Собчак, профессора, только консерваторского — автора прославленной песни "Снега России, там хлебом пахнет дым". «Патрон», сдержанно порадовавшись новому знакомцу, снисходительным тоном дал известному маэстро несколько общих рекомендаций по части музыкальной композиции, хотя сам, надо думать, еще с трудом отличал мелодию песни "Ты морячка, я моряк" от «Болеро» Равеля. Вдоль стола, как курица, однобоко выглядывая остатки съестного, петлял будущий глава комитета по управлению городским имуществом, фамилия которого характеризовала не только национальность, но одновременно образ жизни, помыслы, профессиональную ориентацию, врожденные пороки и породистую склонность к любым взяткам.

Супруга «патрона», успокоившись стыковкой мужа с композитором, наконец уняла ревностную злость и беззащитно разулыбалась в кружке случайных кандидатов отборочного тура на пока еще вакантные должности своих фаворитов и приживалок. Путь к блистательным вершинам тщеславия очень обеспеченного нахапанным добром она начинала в собственноручно отреставрированном капроне с аккуратно стянутыми бесцветной ниточкой дырками и кокетливо примятой нелепой шляпке неопределенного фасона, надевая которую жена Собчака, вероятно, рассчитывала не только выделиться и превзойти толпу, но еще намекнуть беспородному окружению на свое немыслимое расположение ко всем сразу.

Вокруг склеенных пустомельством многофигурных композиций расхаживал, полизывая краешек своей тарелки, грядущий достойный представитель так называемой партии "Выбор России" (ВыбРос). Этот будущий член Государственной Думы (ГД — так именовались в свое время грубые ботинки, выдаваемые ремесленникам. — Ю.Ш.), презрев забывчивость устроителей, его не пригласивших, приперся сам в темном костюме стиля клерка тридцатых годов поверх застиранной исподней рубахи рабочего вида. Слегка опрометчивый наряд венчали вконец растоптанные светлые в прошлом кроссовки, одетые почему-то не на босу ногу, а с пестрыми носочками и маленькая засунутая под мышку деловая папка, напоминавшая по цвету и покрою кобуру табельного милицейском оружия. Завтрашний госдумовец, еще не достигший обыкновения спокойно, не обращая ни на кого внимания, наедаться, будучи незваным, на повсеместно закатываемых «демократами» банкетах, молчаливо хмурился и смачно икал, занимаясь исключительно навязчивым самонаблюдением, сильно мешающим любому человеку сосредоточиться на удовольствии. Видимо, этого типа пока не очень возбуждали осознание изысканности предложенных деликатесов и новизна бесплатных ощущений субъектов, внезапно попавших в тенеты азарта обильных гурманистических утех. Его же коллеги, наделенные кроличьей неугомонностью, вскоре эти халявные застолья возведут в ранг жизненного кредо и назовут их «презентациями». Они научатся там очень быстро поглощать без эмоциональных всплесков пищу, ибо усвоят, что людям с уравновешенной психикой и стойким торможением свойственно замедленное возбуждение, в итоге, вместо удовлетворения, приводящее к нарастанию чувства тревоги.