Александр Кутепов - Каменный пояс, 1978

— Сделаю, товарищ майор. Как только придет в себя…

— Постой, — попридержал его майор. — Фамилия твоя как, имя, отчество?

— Кокорин моя фамилия. Тихон Александрович.

— Так вот, еще раз прошу тебя, Тихон Александрович, обязательно этому человеку отдай мою записку.

Санитар был старый человек с изъеденным морщинами лицом и голубыми глазами. Пообещав сделать все в точности, как приказывал майор, он замялся и попросил:

— Выпить у вас нечего случайно, товарищ майор?

— На, — майор отстегнул свою фляжку. — Да смотри, лишнего не хлебни. Набирают вас в армию, черт-те каких!

— Меня не набирали, — оторвался от фляжки санитар. — Я по своему желанию, в командировке. От госпиталя. Мастера мы по протезному делу.

— Ну-ну! Мастера! Чтобы веки вас не было, таких мастеров!

— Что правда, то правда, — согласился санитар и тронул лошадь.

В санбате Ивану отняли обе ноги. Сначала правую, а через день левую. Никто не опрашивал у Ивана согласия, потому что все время он был без сознания. И, кто знает, не будь такого серьезного хирургического вмешательства — не было бы Ивана на свете. Газовая гангрена, а по-русски выразиться «антонов огонь», отобрала у Ивана ноги.

Очнувшись от последней операции, Иван начал медленно осознавать, что наделали с ним врачи. Как острой иглой пронзила сердце мысль: «Кланя!» Иван закрывал глаза и начинал колотиться в лихорадке. До ясности представлял себе, что с ним будет и что будет с ней. Вот привезут его, безногого, домой, к бабушке. Придут бабы, старики, начнут утешать. А она? Куда ей деваться? Куда бежать! Что она, на загорбке таскать своего мужа будет?

И тут Иван начал шарить спрятанную в полевой сумке последнюю свою лимонку. Санитарка, увидев гранату, завизжала от страха, упала на Ивана… Вырвала из рук смерть.

Когда в палате все успокоились, лежавший на соседней койке, тоже безногий, артиллерист сказал Ивану:

— Дрянь ты, не человек… Тут в палате еще двадцать мужиков, и ты всех погубить захотел!

У Ивана слезы прорвались:

— Простите меня, братцы… Никого не хотел я загубить… Как жить-то? Без ног, обрубок… Кому нужен?

— Мы свои ноги-руки не по пьяному делу потеряли. Понял?

— Понял. Только до души твои слова не дошли.

Вошел в палату в кургузом, подвязанном под самые мышки халате старый санитар Тихон Александрович. Уселся у Ивановой кровати:

— Вот тебе записка. Обязательно просили передать.

Иван взял записку, улыбнулся прочитав, шепнул:

— Мировой человек, наш майор…

— Что пишет? — спросил с соседней кровати артиллерист.

— Т-с-с-с! — санитар встал и на цыпочках пошел к выходу.

Иван спал. Артиллерист взял с тумбочки бумажку, прочитал:

«Дорогой Иван!

Ты представлен для награждения высокой правительственной наградой. Держись крепче. Ты, ведь был, Ваня, в нашем дивизионе самым умелым, боевым и находчивым бойцом. Твой подвиг не забудем никогда. Поправишься, пиши.

Стучит и стучит по стеклу тополь. Кланя никак заснуть не может. Шла сегодня с фермы, глядела на озеро и показалось, что Иван на лодке плывет, с гитарой, вроде, или с гармошкой. Подошла. Мостки стоят, льдом обстыли, и парнишка чей-то по льду катается один-одинешенек. А ветер гонит в камыш первую порошу. Качается старая ветрянка-водокачка, построенная в давние годы по задумке колхозного полевода Тихона Александровича для поливки колхозного сада…

Колотит по окошку тополь, как будто приезжий кто стучится. Мерещиться уж стало. Оно и есть с чего. Пришла на отца похоронка. Ревела мачеха громко, как рехнулась вроде. «Мамонька, мамонька!» — уговаривала ее Кланя. Но бабушка Марья сказала:

— Дай ты ей попричитать-то, господи. Сейчас перестанет!

И в самом деле, мачеха замолчала, вытерла передником лицо:

— Не жить мне без него, — простонала.

Не знала Кланя, что ей делать. Слезы рвались, а причитать, как мачеха, не могла…

Серая похоронка казалась Клане ужасной.

Вся на машинке напечатана, только фамилия, имя, отчество «Игнатов Дементий Петрович» — от руки. Поставь другую фамилию — и другому годится.

Мачеха после отцовой похоронки изменилась сильно. Платок стала подвязывать по-особому, замысловато. Душно ей стало в горнице спать, в кладовку кровать утащила… Уж сколько месяцев после этого прошло… Нету отца. Нет и от Ивана ни вести, ни павести. Все враз оборвалось. Тоже поди… Раз двадцать писала Кланя в часть. И женой себя, и сестрой величала, и матерью. А ответ один: «Выбыл в связи с тяжелым ранением». Куда выбыл, что это за ранение такое тяжелое?.. И бабушка Марья скрывала что-то от Клани. Поглядит на нее иной раз так, хоть реви.

…Кланя ушла от мачехи из-за Сашки, сына нового председателя колхоза Максима Косолапого. Сашка приезжал в отпуск на три месяца. Офицер, погоны золотые, ремни крест-наперекрест, сапоги начищены. Пришел вечером свататься:

— Выходи за меня замуж!

— Мало, что ли, тебя раньше-то Иван лупастил?

— Дуреха! Где он твой Иван? — попыхивал Сашка папиросой и посмеивался. — Хватишься потом — поздно будет!

Кланя обиделась на него:

— Погоны надел золотые, треплешься тут, в деревне, а там, на фронте, люди гибнут!

— Да ты что? Я же не дезертир какой. Отпуск же у меня, по ранению. Вот посмотри, — он засучил рукав гимнастерки и показал глубокий розовый рубец. — Вот пальцы немного разработаю и айда! Что я тут сидеть, что ли, буду?!

— Ладно, не сердись, пожалуйста, это я сгоряча, — сжалилась Кланя.

— Ну, а насчет замужества как же?!

— Никак, Саша. Не нужен мне муж, хотя и с погонами такими баскими.

— Ну, замуж не хочешь, дак, может быть, так, а? Слышь, Кланя? — он обнял ее, стиснул груди. Кланя ударила его по лицу изо всей силы и убежала.

А на другой день пришел сам председатель Максим. Он был здоровый мужик, крепкий. Один всего-навсего изъян у него имелся: левая нога от рождения смотрела в сторону и из-за нее в армию Максима не брали. Во времена довоенные страдал он, завидовал мужикам, а сейчас, когда избрали председателем, даже вроде бы гордился перед бабами, притворно недовольствовал: «Эх, если б не моя увечность, давно уже был бы у Рокоссовского!»

Максим даже не поздоровался с Кланей. Повернулся в избе, спросил:

— Где мать-то?!

— В кладовке. Спит.

— Сейчас разбудим.

Кланя думала, что пришел Максим жаловаться на нее из-за Сашки. Но получилось другое. Остался он у матери в кладовке до утра. Это захватило Кланино сердце жгучей ненавистью к мачехе. Еще и ревела: «Не жить мне без него!» Ноги, наверное, не успели остынуть, а она уже… Кланя не раз слыхала о таких бессовестных бабах, но это были лишь слухи, а тут все рядом, в своем доме, вышло. Срам!