Наталия Колесова - Петр Фоменко. Энергия заблуждения

…Есть среди наших работ спектакли, где все придумал Петр Наумович. Главный – «Одна абсолютно счастливая деревня». Смотря его в сто первый раз, не можешь сдержать слез. Это наша визитная карточка и один из лучших спектаклей Петра Наумовича. Редкий случай, когда он сказал: «Хочу!» «Хочу два берега (это зрители) и хочу, чтобы актер ни разу не вставал на пол (это мосточки, заборы, пенёчки). И еще окна из зала на улицу меня раздражают…» В Зеленом зале старого здания есть, как известно, окна. Я все понял и воплотил его желание: окна завесили, зрителей пересадили, мостки построили. Еще он хотел все залить водой. Но мы решили, что в наших «бедных» условиях это невыполнимо. Зал был трансформером, и там игрались разные спектакли. Делать специальные бассейны для воды слишком сложно. Деревня – это корытца, тазы, ведра, дождевая вода, река… Колодец из повести Вахтина воплотили весьма образно, окоп – тоже. А речку-ткань придумал Петр Наумович: купаясь, Полина заворачивается в мокрую, чуть подсиненную ткань. А вот с небом, куда попадают погибшие солдаты, пришлось потрудиться. Фоменко хотел гамак, а я сопротивлялся: гамак – один из основных символов в спектакле «Волки и овцы». Поэтому я придумал солнце-батут, и он одобрил. Растяжки – лучи, сетка – батут (чтобы не путаться с гамаком). Спектаклю уже много лет, а Петр Наумович нашел такие слова, поставив актерам такие интонации, сделав акценты на какие-то паузы и запинки, вздохи и многоточия, что комок в горле стоит до сих пор. Абсолютно точно, на сто процентов знаю, что на первых спектаклях у Ильи Любимова – Франца, когда он в финале держал граммофон, из которого звучала песня «Лили Марлен», стоял комок в горле. И Сергей Тарамаев «рвал» так, что я на двести процентов уверен: и у него комок стоял, и у Жени Цыганова, играющего Михеева сейчас, – тоже. Уж не говоря о Полине Агуреевой. У них особые отношения со спектаклем. «Деревня» играется много лет, не очень часто, и я точно знаю – они все ждут этого спектакля. Гениальность Петра Наумовича в том, что он смог достучаться до актеров так, что уже много лет они не «отпускают».

Мария Данилова. «Вот он – правильный театр: не отшлифованный, а нелепый, неуклюжий – настоящий»

Есть режиссеры, которые костюмы не очень любят. Петр Наумович, напротив, всегда выделял целую репетицию на костюмы и вникал в мельчайшие детали, которые никому даже в голову не придут. В принципе, он это дело любил. Например, у него был пунктик, что у мужской одежды должны быть пуговицы с четырьмя дырочками. Этого же из зала не видно, а он проверял. Очень любил длинные брюки, закрывающие сзади каблук. Для него это были важные мелочи. А с другой стороны, порой ставил нереальные задачи: всю дорогу его преследовала идея (так и не нашедшая возможности осуществления) сделать костюм-шкаф, в который можно войти, играть в нем, потом выйти, – а он останется стоять. Теоретически сделать было можно, но у Петра Наумовича живые спектакли… А это слишком декоративный ход. Из других нереализованных идей – огромная тряпка-занавес, с проделанными дырками, в которых видны головы, части тел, но ее тоже нигде применить не удалось.

Глобально почти никто не давал мне такой свободы, как он. Я очень благодарна: действительно, часто хорошо получается, когда тебе все разрешают. В «Египетских ночах» у меня был придуман довольно неприличный плащ, декорированный членами и отрезанными головами с высунутыми языками. В мастерских «Лейкома» взрослые мужики-бутафоры очень стеснялись, когда я приходила проверять, как продвигается изготовление тридцати восьми членов. (Сейчас бы я уже не стала делать ничего подобного – так, по молодости придумалось… Тяга к хулиганству проявилась.) Естественно, что не все актеры были в восторге от такой идеи. И когда раздались голоса протеста, что, дескать, это не для нашего театра, я пришла к нему: «Петр Наумович! Я по поводу х…ёв. Если плащ откажутся надевать, я категорически отказываюсь от спектакля!» Он жутко обрадовался, настоял, и все сделали. (Актеры рассказывали, как однажды на гастролях один «фрагмент» на сцене отвалился, и Наталия Курдюбова подобрала его, чтобы на другой день отдать костюмерам. Вечером пошли ужинать, и ей, чтобы расплатиться в ресторане, пришлось сначала достать из сумки эту штуку, а потом уже кошелек… – Н.К.)

Хорошо ли это, плохо ли, но на всякое хулиганство, озорство он с удовольствием откликался. Добрый и щедрый человек. Есть режиссеры, которые буквально зубами держатся за свои идеи, хоть умрешь! А Петр Наумович совершенно иначе относился: не получается – не беда, иначе придумает, другая идея появится. Удивительная щедрость фантазии! Молодец!

Подбор он вообще любил: характерно было, что, привыкнув на репетициях к «подборным» костюмам, с трудом адаптировался ближе к выпуску к тем, которые шили к премьере спектакля.

Он многое придумывал – например, полуобнаженную Наташу Вдовину в «Великолепном рогоносце» (она была такая юная и прелестная, что можно было себе позволить показать ее красоту). Его идея – выточенные из дерева башмаки. В них в «Рогоносце» били степ, хотя все сопротивлялись. Для него не существовало невозможного. Константин Аркадьевич сильно ушиб ногу, но не отказался от идеи. Ничего такого я в театре никогда не видела: башмаки разбивали, чинили, делали заново. Ему нравился звук ударов дерева о дерево, напоминающий заколачивание крышки гроба, – страшноватый такой модерн, с мертвечинкой. Как ни чертыхались, Петр Наумович добился этого. Деревянную сцену Станислав Морозов оформил сеном и веревками. Герой Райкина от действия к действию старел, буквально превращался в пыль, почти что «разлагался». А его «сопернику» в пьесе Петр Наумович придумал татуировки.

«Серсо», в которое шляпами играют Тузенбах и Ирина в сцене последнего объяснения в «Трех сестрах», когда между строк говорится самое страшное, тоже он придумал. И то, как в предыдущем акте барон надевает озябшей Ирине на ноги варежки вместо носков – тоже Петр Наумович. Все придумывал он, мое дело маленькое – записывать за ним на репетиции все желания и воплощать их. К сожалению, мои записи не сохранились. Я все рабочие наброски и эскизы выбрасываю, не люблю прошлое, считаю главным результатом костюм и спектакль, а не эскиз. (Маша Данилова – без рисовки воплощение формулы Пастернака: «Не надо заводить архива. Над рукописями трястись». – НК.) Когда заканчивается работа над спектаклем, я все вычищаю. При переезде на другую квартиру забыла все эскизы к «Бесприданнице»… Олег Шейнцис, с которым я много работала в «Лейкоме», делал очень много предварительных набросков – вот их я собирала, но потом они пропали у одного человека, не вернувшего их. А одна ассистентка Олега часто выбрасывала эти рисунки, говоря: «Да ладно, он еще нарисует…»