Леонид Млечин - Крупская

Благодаря этим весьма подробным запискам, сохранившимся в архиве, можно представить себе и течение болезни, и состояние самого больного, и даже то, что происходило с его близкими, прежде всего с Надеждой Константиновной.

Четвертого апреля 1922 года Ленин приехал в Горки отдыхать. А 25 мая у него случился удар — частичный паралич правой руки и правой ноги, расстройство речи. Казалось, он не выживет. В узком кругу Сталин хладнокровно констатировал:

— Ленину капут.

Иосиф Виссарионович поторопился. Это был лишь первый период ленинской болезни: параличи кратковременные, но частые. Особенно было заметно расстройство памяти: «Владимир Ильич не был в состоянии производить самые простые арифметические действия и не мог воспроизводить показанных ему геометрических фигур… Почерк дрожащий, с пропусками букв».

Почерк, по словам Марии Ильиничны, «был неровный и довольно мелкий, а порой и “сумасшедший”, как называл его сам Владимир Ильич, какие-то мелкие сосуды головного мозга благодаря тромбозу отнимали у него возможность правильно писать и считать».

После первого удара Владимир Ильич оправился, но к полноценной работе уже не вернулся.

Двадцать девятого мая 1922 года вместе с профессором Кожевниковым приехала медсестра Мария Макаровна Петрашева — делать пункцию.

«По фотографиям в витринах я думала, что он брюнет, а он оказался светлый, рыжеватый, широкоплечий, массивный, — описывала она Ленина. — Голова большая. Глаза карие, прищуренные, смотрят остро, будто проверяет тебя. Владимир Ильич очень терпелив был. Во время пункции он только крякнул. Не охал, не стонал — не в его это характере было».

В Горках настелили новые полы. Вероятно, из сырого материала. Пол, высыхая, трещал. В тишине ночи этот треск раздавался как ружейная пальба. Владимир Ильич жаловался Надежде Константиновне, что это мешает ему спать, и возмущался:

— Понятно, почему пол трещит. Клей-то советский!

Он требовал от врачей ответа: каков прогноз?

Тридцатого мая его осмотрел офтальмолог академик Михаил Иосифович Авербах.

«Ленин явно был возбужден, — вспоминал он, — и искал все возможности остаться со мной наедине. Предчувствуя какой-нибудь тяжелый для него, волнующий разговор, я всячески избегал быть с ним с глазу на глаз, но такая минута всё же выпала.

Схватив меня за руку, Владимир Ильич с большим волнением вдруг сказал:

— Говорят, вы хороший человек, скажите же правду — ведь это паралич и пойдет дальше? Поймите, для чего и кому я нужен с параличом?

Дальнейший разговор был, к счастью, прерван вошедшей медицинской сестрой».

Ленин попросил Крупскую принести ему труды по медицине. Хотел понять, что с ним происходит. Стал читать — в основном по-английски. И, похоже, он всё больше осознавал, что ему грозит паралич.

Зиновьев вспоминал, как Ленин с горечью повторял:

— Помяните мое слово, кончу параличом.

«Мы пытались превратить всё это в шутку, — рассказывал Григорий Евсеевич. — Но он, ссылаясь на примеры, говорил, как бы не окончить жизнь так же, как такой-то, а может быть, еще и хуже».

Состояние Ленина ухудшалось тем, что его болезнь проходила на фоне острейшей борьбы за власть, вспыхнувшей в большевистской верхушке, едва стало понятно, что вождь слег. Созданная им самим вертикаль власти оказалась крайне неустойчивой. Несмотря на строжайшие запреты врачей, прикованный к постели Владимир Ильич рвался к делу, пытался участвовать в политической жизни страны и влиять на нее. Смысл происходившего был ему совершенно понятен.

В середине июля Владимир Ильич написал Каменеву (записка держалась в секрете до 1991 года): «Выкидывать за борт Троцкого — ведь на то Вы намекаете, иначе нельзя толковать — верх нелепости. Если Вы не считаете меня оглупевшим уже до безнадежности, то как Вы можете это думать???? Мальчики кровавые в глазах…»

После смерти Ленина очень быстро дойдет и до крови.

Вообще говоря, личные отношения Ленина и Троцкого складывались непросто. Троцкий был очень близок к Ленину в первые годы их участия в социал-демократическом движении, когда Льва Давидовича именовали «ленинской дубинкой». Потом Троцкий примкнул к меньшевикам, и их пути разошлись — до 1917 года.

В эмиграции они жестоко ссорились. Выражались весьма недипломатично. В те годы это было привычным стилем в среде социал-демократов. Ленин в своих статьях и письмах ругался как ломовой извозчик. Троцкий не оставался в долгу. В 1913 году писал в частном письме: «Всё здание ленинизма в настоящее время построено на лжи и фальсификации и несет в себе ядовитое начало собственного разложения. Каким-то бессмысленным наваждением кажется дрянная склока, которую разжигает мастер сих дел Ленин, этот профессиональный эксплуататор всякой отсталости в русском рабочем движении». Это письмо Сталин потом прикажет опубликовать.

Но Ленин знал цену подобной публицистике и легко менял гнев на милость, если недавний объект уничтожающей критики оказывался политическим союзником. Люди, которых он бранил, оставались его ближайшими соратниками, помощниками и личными друзьями. Он всё-таки был человеком XIX века. Он мог с легкостью рассуждать о необходимости расстреливать тех, кого считал врагами советской власти, но споры и политические разногласия не считал поводом для вражды и репрессий.

В 1917 году Троцкий присоединился к большевикам, считая, что прежние разногласия не имеют значения. Полностью поддержал Ленина, и дальше они шли вместе. На заседании Петроградского комитета партии сразу после революции Ленин сказал, что отныне «нет лучшего большевика, чем Троцкий». Эту речь Ленина до перестройки не публиковали — именно из-за этих слов.

Лев Давидович, бесспорно, был вторым человеком в стране, и в советских учреждениях висели два портрета — Ленина и Троцкого.

«В годы войны в моих руках сосредоточивалась власть, которую практически можно назвать беспредельной, — не без удовольствия вспоминал председатель Реввоенсовета Республики Троцкий. — Фронты были мне подчинены, тылы были подчинены фронтам, а в известные периоды почти вся не захваченная белыми территория республики представляла собой тылы и укрепленные районы».

Ленин доверял Троцкому полностью. Летом 1919 года Ленин сделал фантастический для себя, такого хладнокровного человека, жест. Взял бланк председателя Совета народных комиссаров и написал на нем:

«Товарищи!

Зная строгий характер распоряжений тов. Троцкого, я настолько убежден, в абсолютной степени убежден в правильности, целесообразности и необходимости для пользы дела даваемого тов. Троцким распоряжения, что поддерживаю это распоряжение всецело.