Григорий Зумис - Люди Церкви, которых я знал

Отсюда видно, насколько плохим было в этих местах отношение к монахам. Во всей Западной Греции с её бесчисленными монастырями не было в то время ни одного монаха! Мы были первыми за много лет, кто пришёл в эти места в монашеских одеждах. Местные жители считали, что монахами становятся только калеки от природы. У меня самого, бывало, спрашивали: «Чего у тебя не хватает, сынок, что ты стал монахом? Ума, рук или ног?» Когда нас, носящих монашеские камилавки, впервые увидели в Яннине[211], то хозяева магазинов выходили на порог, чтобы поглазеть на странных приезжих. Нужно заметить, что и у Святой Горы не было никаких связей с Янниной потому, я полагаю, что святогорские отцы никогда не заказывали священных сосудов и лампад в этом городе ювелиров.

Как-то утром мы оказались в одном селе неподалёку от Яннины, в которое нас привели поиски одного знакомого мастера. Какие-то женщины, увидев нас, даже не поздоровались, но закрылись в своих домах и попытались связаться с полицией, чтобы уведомить её о каких-то странных людях, пришедших в их село.

Когда 23 сентября 1976 года мы, пятеро монахов, принесли в город Коницу часть святых мощей новомученика Иоанна Коницкого, то во время трапезы митрополит Севастиан сказал: «Дорогие мои монахи, сегодня вы украли у меня внимание жителей Коницы. Никто из них не смотрел на шитые золотом архиерейские облачения: их взгляды были обращены на ваши скромные куколи, и они были очень довольны, что наконец-то увидели монахов у себя в городе».

Даже благословенные церковные братства никогда не сочувствовали призванию своих членов к монашеству. Некоторые из этих благоговейных людей лишь в шестьдесят лет узнавали, что кроме брака существует ещё и монашеский путь. Они, согласно тому, чему были научены, полагали, что монашество было когда-то в древности, а теперь в Церкви его уже нет. Многие узнали о том, что монахи ещё существуют, благодаря празднованию в Греции тысячелетия Святой Горы. Нужно заметить, что из этих мест вышло много людей, посвятивших себя так называемому «Делу», но так ничего и не узнавших о Церкви.

Обращение «старец» или «старица»[212] было одним из самых неупотребительных в то время: оно вызывало больше смех, чем почтение. Когда люди слышали, как мои монахи обращаются ко мне словом «старче», то смеялись и говорили: «Почему они зовут его стариком? Ведь он ещё ребёнок!»

Одной девушке из какого-то христианского братства я предложил каждый вечер после молитв делать несколько метаний[213], так оказалось, что она не знала, что такое метания ни из семейных традиций, ни из проповедей, которые она ежедневно слышала в братстве. Она потом спросила о них у своей наставницы, а та ей ответила: «Если ты молишься и читаешь Евангелие, то тебе не нужны никакие метания».

Это был совершенно протестантский дух, и теперь даже первые лица нынешних христианских организаций жалуются на его проникновение в братства. В них было принято неписаное правило поститься Великим постом только в первую и последнюю недели. Из тех, кто в этих братствах изучал Евангелие, никто не соблюдал всего Великого поста, за исключением нескольких смиренных душ, отдававших дань своим семейным традициям. Их, впрочем, было очень немного.

Третьим серьёзным препятствием для возрождения монашества в этих краях было окружение местного митрополита.

(В декабре 1965 года я вместе с моим духовным братом иеромонахом Илиёй Каландзисом оказался в селении Платанос у города Триполис. Мы зашли в сельскую церковь около одиннадцати часов дня и увидели священника, который учил детей вере. Он пел перед ними церковные и народные песни прекрасным и сладким голосом. За этим последовала небольшая проповедь, после которой нас пригласили познакомиться с детьми. Пожилой священник поинтересовался, что я изучаю в университете и, когда я ответил, что богословие, то он спросил, не думаю ли я о священстве. После моего отрицательного ответа он дал мне два урока. Сначала он взял меня и показал святой алтарь. Он говорил мне о своей любви к церковному благолепию. В алтаре всё сияло: святая Трапеза, жертвенник, ризница. Везде был такой порядок и чистота, что я подивился вкусу этого пожилого священника. Святая Чаша так блестела, как будто только что вышла из рук ювелира, а ведь ею пользовались уже сорок лет. Я спросил:

– Как Вам удаётся содержать её в такой чистоте?

– После потребления Святых Даров, во время которого я никогда не пользуюсь лжицей, как следует вытерев Чашу, я держу её над пламенем свечи, пока она не станет совершенно сухой, а потом ещё раз вытираю.

В центральном помещении храма всё было так же хорошо ухожено.

Второй его урок заключался в том, чтобы я опасался «мулов» владыки. По своей простоте не поняв его, я сказал:

– Но ведь теперь владыка ездит на машине, а не на мулах.

– Я не об этих мулах, эти зла не делают, я об окружении владыки.)

И действительно, от его людей чего мы только не претерпели. Дошло до того, что из-за них нам пришлось покинуть наш любимый Миртийский монастырь. От мирян, которым необычная монашеская камилавка казалась чем-то странным, нам не было никакого беспокойства, но от этих людей епископа, якобы посвятивших себя Богу, да сохранит всех Господь!

Однажды по дороге в Агринион[214] я встретил нескольких клириков. Никто из них не поздоровался со мной. Среди них был и отец Константин Какавулас, который чуть позже тайком пришёл другой тропинкой, чтобы со мной поздороваться, потому что, как он сам признался, ему было стыдно перед другими сказать мне: «Благословите, отец игумен».

Некоторые благоговейные клирики приезжали для того, чтобы с нами встретиться, после одиннадцати вечера, да и то с потушенными фарами, так как боялись прослыть в селе слабоумными из-за того, что ходили к нам. Кроме этого с нами происходило множество других подобных случаев, напоминавших тяжёлые времена гонений и преследований христиан. Все клирики, которые с нами общались, жестоко поплатились за это и в митрополии их до сих пор держат на плохом счету. Военачальником во всей этой войне против нас был архиерейский наместник в селении Фермон отец Василий, который после нашего ухода открыто похвалялся тем, что смог добиться закрытия Миртийского монастыря, на что старушка Саломия воскликнула: «Горе тебе, отец Василий!» То, что после этого случилось с отцом Василием, известно всем жителям Трихониды и Агриниона.

Посреди этой воздвигнутой бесами бури пять женщин смело сражались на стороне монахов. Это были Георгия со своей дочерью Александрой, Кириакия и Фотиния, которыми предводительствовала госпожа Елена, заодно с которой был и её муж Афанасий. Та самоотверженность, с которой эти женщины посвятили себя служению монастырю, убедила меня в том, что у Бога повсюду есть верные Ему люди – закваска, которая со временем поднимет всё тесто.