Николай Игнатьев - Походные письма 1877 года

С 26-го числа ежедневно отправляемся мы утром на эту же высоту в экипажах из Раденицы и проводим в томительном ожидании, наблюдении в трубки и расспросах приезжающих из передовых частей адъютантов и ординарцев весь день. Завтрак подают от двора на той же высоте. Накрывают стол (для теплого завтрака) для государя и старших лиц (24 куверта), а остальные берут себе что попало с двух скатертей, растянутых на траве. Угощают нас изобильно. Затем вечером, иной раз после заката солнца, в совершенной темноте возвращаемся назад на ночлег в Раденицу, где обедаем в 8, в 9 и даже позже. На обратном пути многие отстают, сбиваются с пути и возвращаются лишь в 10-11 час. вечера. Случаются разные приключения: графа Адлерберга опрокинули и расшибли, Мезенцова также опрокинули, у меня раз коляска казенная сломалась, другой раз лошадь пала. Заблудился же я всего раз и то, заговорившись с Суворовым, так что мы порядочно бедствовали, а он все время ругался и смешил меня своим раздражением на все и вся.

На кургане нашем встретился я и лобызался с Зотовым, с которым виделся последний раз 26 лет тому назад. Он меня узнал лишь тогда, когда я назвался. Вспоминали мы о нашей товарищеской жизни в красносельской избе и общей артели, которою я заведывал. Принц Карл, считающийся (номинально) главным начальником сражающихся под Плевно войск, приезжает ежедневно завтракать с нами со своим многочисленным разноцветным театральным штабом и конвоем. Солдаты-румыны очень ладят с нашими и совершенно побратались на поле сражения. Того же нельзя [сказать] про офицеров румынских, завидующих, хвастающих и считающих себя за умников.

В свите Зотова находится Татищев (венский), облеченный в гусарский мундир и успевший уже получить солдатский Георгиевский крест за схватку с башибузуками, в которой он стрелял из револьвера и рубился (!) саблею. Он употреблен ныне для письменных сношений (на французском языке) с румынами, с которыми Зотов постоянно должен иметь дело и на неисполнительность которых все наши жалуются горько.

Государю подают складное кресло, а мы (главнокомандующему, князю Карлу и Адлербергу стульчики) размещаемся группами в кустах и на земле. Кто смотрит в бинокли, кто болтает, кто спит, а кто и мечтает, переносясь мысленно далеко и в совершенно иную обстановку, не замечая ничего вокруг происходящего, как будто ни Плевны нет, ни грохота пушек, ни шума ружейной перестрелки. Каюсь, что последнее и со мною случается. Ты отгадаешь сердцем, куда заносит меня, душа сердечная. Посылаю тебе, бесценный друг и милейшая жинка моя, три цветка полевых, сорванных мною на самом кургане (в долине, может быть, нашлись и лучшие). Прими их как вещественный знак моей душевной неразлучности с тобой.

26-го государь пытался приблизиться к неприятельской позиции, и мы (одни дежурные и несколько избранных лиц, а остальная свита оставалась вдалеке, чтобы не навлечь внимания турок) подъезжали к 9-фунтовой полевой батарее, слезли и подошли пешком на 15-20 шагов к левому фланговому орудию, продолжавшему стрелять. Отсюда позиция турецкая открывалась отлично. Большой редут, стоивший нам стольких бесполезных жертв, виднелся вправо, как на ладони. Непонятно, как Криденер решился повести свои войска на верную бойню (как выражаются солдаты). Редут поставлен на самом выгодном пункте и окружен со всех сторон пологими и голыми снисходящими покатостями, дозволяющими бить без промаха подступающих. Командир нашей батареи, заметив, что турки в него бьют (рано утром), поднялся на удавшуюся ему хитрость: на левом своем фланге на одной линии с орудиями поставил он несколько туров, как будто бы обозначающих амбразуры для орудий. Турки вдались в обман и некоторое время направляли все свои выстрелы в эти туры, но затем бросили и стали стрелять влево по румынской батарее и вправо против доезжавшей их осадной батарее нашей. Государю вздумалось подойти к этим турам на несколько шагов, и мы простояли тут несколько минут. Бог миловал, турки не сделали ни одного выстрела, пока мы тут были, по месту, указанному им нами самими для привлечения их огня. Не подозревали они, что царь тут стоял!

К вечеру шрапнелевую гранату (турецкую) разорвало вблизи нашего (передового кургана - их собственно три; завтракают на заднем, а переходят то на второй, то на третий - передовой) кургана, и многие из свиты услышали свист шальных турецких пуль, долетевших со стороны Гривицы. Начальник штаба Зотов заявил государю, что место небезопасное, и многие уговорили его величество отойти подалее на второй, а потом на третий курган.

27-го ездили мы осматривать главный наш резерв (бригада пехотная наша, два кавалерийских полка и два пехотных румынских полка - линейцы-доробанцы). Румыны очень представительны, хорошо одеты, высокий и красивый народ, по крайней мере, в тех частях, которые нам были показаны. Лошкарев, командующий кавалериею, поставленною на Софийском шоссе, жалуется, что кавалерия румынская (регулярная, хуже каларашей местных) удирает весьма скоро и не выдерживает гранат. Мы посетили также перевязочные пункты, на которых в эту минуту была масса раненых. Артиллерийское состязание, продолжавшееся четверо суток, не нанесло нам чувствительных потерь, но, к сожалению, убит случайно лучший батарейный командир: высунувшийся, он получил турецкую гранату прямо в грудь и убит моментально. Зато досталось поработать нашим докторам и сестрам милосердия (Георгиевской общины - все их хвалят чрезвычайно) вчера, сегодня (1 сентября) и третьего дня, когда раненые приносились к ним тысячами.

Вместо того, чтобы смотреть на укрепленную позицию плевненскую, как на крепость, и выдержать систему поражения неприятеля постепенным выдвиганием батарей и ведением траншей (скорой сапы), главнокомандующему захотелось поднести Плевно государю 30-го, и был решен штурм, назначенный в 3 часа пополудни. Одновременно должны были атаковать: Скобелев - 7 редутов, отделяющих его от гребня, с которого он мог бы командовать турецким лагерем и Плевною; 4-й корпус - редут, против нас находящийся, и турецкую укрепленную позицию, охраняющую подступы к Плевне с этой стороны; 1-я бригада 5-й дивизии (многострадальные полки Архангелогородский и Вологодский) со стороны Гривицы большой редут, о который разбились усилия Криденера. Румыны двумя колоннами должны были атаковать тот же редут с других сторон - северной и северо-западной. Диспозиция не была выполнена в точности, потому что турки с утра напали сильно на Скобелева, стараясь сбить его с высот, которыми он овладел накануне. Завязался жаркий бой, и по дымкам можно было видеть, что то турецкая цепь подается, то наша одолевает. Скобелев, которому посланы были значительные подкрепления, бился целый день, удержался и взял три редута с огромными потерями в людях. Бой этот увлек бригаду 4-го корпуса, которая тоже не дождалась назначенного часа. Il у a eu un d sur tout la ligne*. Видя это, Зотов, бывший у 4-го корпуса, начал атаку в 2 часа. Три раза полки дивизии Шалашникова бросались с удивительным самоотвержением и настойчивостью на редут, представлявший четырехярусный убийственный ружейный огонь. Наши доходили до рва, усеяли своими трупами все скаты и подходы к турецкой позиции, но не могли перейти ров (глубокий, а наших не снабдили ни фашинами, ни лестницами и т.п.). На правом фланге две атаки нашей бригады и румын были отбиты турками, сунувшимися даже преследовать оступавших и дорого поплатившимися за эту дерзость.