Иван Беляев - Записки русского изгнанника

Такой же простой и наивный, с одним зеленым глазом, а другим голубым. Всегда чему-то удивляющийся — «Микаудивика».

Помню как мой отец озадачил его, послав поклон его батюшке, своему старому товарищу.

— Вот чудак! — говорил Мика. — Как же передам ему поклон, когда он давно уже умер!

Мы пошли на его наблюдательный пункт. Я иду рассеянно, мысли унеслись далеко-далеко в прошлое, а глаза, по старой военной привычке, блуждают по горизонту, по неприятельским позициям.

— Стой! А это что такое?

На голых очертаниях гребней, окружающих высоту 70.9, чернеет какой-то забор… Он движется! Это неприятельские цепи… За ними другие, третьи… Я лечу на свой командный пост…

— К бою! Цель Н.12 — беглый огонь без очереди! Задыхаясь, хватаю двурогую трубу: на переднем скате — целая лавина, макензеновская фаланга. Наши взрывы, меткие, низкие разрывы шрапнелей лопаются между ними, образуя бреши в живой стене. Я меняю прицел и угломер, но куда ни летят мои снаряды, они бьют и косят неприятеля, — все поле полно им. Вот у рощи, левее и ближе высоты, появляется батарея на белых конях… по ней! Запряжки разлетаются во все стороны… Снова бью по цепям; они уже не наступают, окапываются, видно, как их солдаты выбрасывают белый песок, как растут линии свежих окопов.

— Одна граната, две шрапнели! Три патрона, беглый!.. Вздымаются столбики черной земли, немцы выскакивают из неготовых окопов, но тут им в лицо пыхают облачки разрывов шрапнели.

— А что же другие батареи?

— Сибирская, что вправо за горою, дала две очереди и замолчала, та, где вы только что были, как будто молчит.

Я один! За 45 минут я выпустил весь свой боевой комплект. Зарядные ящики ушли галопом в парк за пополнением… Они уже возвращаются… Но бой затихает. Неслыханная, бешеная атака захлебнулась. Батарея разбита, не дала ни одного выстрела. К 6 часам на поле сражения воцарилось полное молчание.

Я посылаю разведчиков во все концы выяснить картину всего случившегося. Вот она.

Позиция 33-го Сибирского полка, за переходом 2-го кавказского на тот берег Скроды, растянулась на семь верст по фронту, углом вдаваясь в немецкое расположение…

Лейб-гвардии 1-й стрелковый полк со своей батареей явился, чтоб укрепить фланг в последнюю минуту, но, видимо, немцы уже успели подвести большие резервы и неожиданной атакой, без обычной артиллерийской подготовки, обрушились на сибиряков, отрезали два батальона и смяли остальные.

Бешеным огнем наших орудий удалось дать возможность гвардейцам и остаткам 33-го полка укрепиться, задержать атаку и совершенно пресечь по пытку немецкого командования обойти 11-й армии, прикрывавшей Ломжу, чтоб, прорваться к беззащитной крепости.

…Зашел к Мике. У него застал Баклунда, который приходил прощаться при отъезде в Италию, куда его командировали в помощь военному агенту. Академикам не сидится на позиции.

— По чему ты стрелял? — удивленно спрашивал меня Мика. — Я потом присоединился к тебе по разрывам твоих шрапнелей. Но видя, что ты и сам справляешься, прекратил стрельбу.

Едвабна

После тяжелых боев под Варшавой, разочарования, вызванного нашей несостоявшейся отправкой на Кавказ и последовавшим упадком духа — результатом ряда непрерывных боев в самых невероятных условиях, — стоянка под Едвабной казалась нам раем. Командир дивизиона отпросился в отпуск. Подполковник Харкевич тотчас же уехал вместе с ним, и в дивизионе наступило полное успокоение. Погода стояла отличная, на небе — ни облачка, и все пахло приближением весны.

Батареи стояли впереди Едвабны на пассивных участках, прикрытых нашими кавказскими стрелками и полками 24-й пехотной дивизии. Находясь на позиции, мы имели возможность ночевать в нерасстрелянных хатах деревушки Янчово среди мирного, населения. На другой же день к нам приехал начальник артиллерии корпуса князь Масальский. Это был глубоко порядочный человек, я помнил его еще командиром конной батареи. Характера твердого и благородного, он был пуританином в лучшем смысле этого слова. Однажды на царской охоте Великий Князь Николай Николаевич вздумал подшутить над ним и шепнул что-то Государю.

Царь сам налил ему рюмку и произнес, улыбаясь:

— Может быть, князь, на этот раз вы решитесь выпить за мое здоровье?

— Покорно благодарю, Ваше Величество! — отвечал Масальский. — Никогда в жизни я не пил и не буду пить, даже и сегодня.

Под его командой я почувствовал себя как дома. Кроме наших трех батарей, он подчинил мне также три батареи 24-й бригады. Скоро явился и весь командный состав дивизиона, возглавляемый старым-престарым полковником греческого происхождения и тремя симпатичными капитанами. Меня поразила наружность старика. Его загнутый нос, бесчисленные морщины, лучами расходившиеся от глаз, и белый клок волос, упрямо торчавший на маковке, придавали ему вид какой-то экзотической птицы. Сходство увеличивал его голос. Когда он говорил что-нибудь, его глаза начинали блестеть непритворной веселостью, а в смехе слышались какие-то совершенно нечеловеческие звуки.

«Веселый Какаду…» Это и было его прозвищем в офицерской среде. Однажды он остановился перед своим адъютантом и молча вперил в него свой насмешливый взор.

— Веселый Какаду… Как вам это нравится?

Тот опешил.

— И ведь как к нему подходит!.. — и он громко расхохотался. Оказывается, он подцепил на лету это слово, и когда стал допытываться, к кому оно относится, ему назвали другого.

Отрекомендовался.

Веселого Какаду оставили в покое. Из прочих самым живым и энергичным оказался командир 4-й батареи. Но и остальные были на высоте. Мы тотчас распределили роли. По моему способу каждая батарея связывалась прямым проводом с передовой ротой своего участка, подготовляла данные для стрельбы по всем опасным направлениям и направляла каждое орудие в соответствующую цель. Днем и ночью по первому зову оно должно было отвечать одним или двумя выстрелами по этой цели. В случае необходимости остальные орудия присоединялись к стрелявшему. Таким образом, малейшая попытка со стороны неприятеля встречала немедленный отпор. «Артиллерия, — говорил я, — это мать больного ребенка. Мы не несем столько потерь, но днем и ночью должны следить за биением пульса своей пехоты, чтоб всегда быть готовым прийти к ней на помощь.»

В неприятельском расположении было несколько чувствительных точек. Как только немцы начинали долбить один из наших окопов своими гранатами, ближайшая батарея била по противоположному окопу, и каждая из прочих посылала по 2–3 гранаты стрелявшей батарее. У неприятеля была одна тяжелая 15-см батарея, которая иногда начинала бить по тылам, где находились наши штабы и обозы. В этом случае пять батарей одновременно с разных сторон осыпали ее своими снарядами, а остальные начинали долбить те места неприятельского расположения, где были обнаружены ею чувствительные точки.