Георгий Арбатов - Человек системы

Это был первый пленум, в котором я участвовал уже не в качестве гостя, а как член Центральной ревизионной комиссии, избранной XXIV съездом КПСС. И я это заседание хорошо запомнил – несколько нервное, тревожное, но тем не менее проникнутое новыми надеждами. Пленум был несомненным шагом вперед – санкционировал не только встречу в верхах, но и политику разрядки.

И в то же время надо признать, что пленум не пошел достаточно далеко вперед, чтобы использовать открывающиеся возможности, сбросить с внешней политики оковы старых догм. Чтобы свести концы с концами, перебросить мостик от старой, к тому же не всегда правильно понимаемой теории и идеологии к новой политике, нашли другой ход: новые объективные возможности политики мира и оздоровления международных отношений объяснили изменившимся соотношением сил между социализмом и капитализмом (подразумевалось также между СССР и США).

В каком-то смысле это было правильно, особенно если сравнивать ситуацию с той, что существовала в конце сороковых – начале пятидесятых годов. Должен признаться, я этот довод тоже нередко использовал – особенно в дискуссиях с нашими отечественными блюстителями идеологической девственности и чистоты. Хотя с самого начала у меня было одно сомнение – изменением соотношения сил мы в прошлом доказывали прямо противоположное: чем слабее классовый враг и чем слабее империализм, тем ожесточеннее они сопротивляются и тем решительнее мы должны с ними бороться. А значит, тем острее становятся напряженность, угроза конфронтации. Таким образом, приводилась одна причина для двух разных, даже противоположных международных ситуаций и политических курсов.

Со временем я начал испытывать и другие, более основательные сомнения в аргументации насчет изменения в соотношении сил. Во-первых, потому, что такие наши доводы укрепляли в США позиции сторонников дальнейшего наращивания американского военного потенциала. Это стало особенно очевидным уже при Рейгане, когда консерваторы со ссылками на наши же документы и заявления все действительные и мнимые политические поражения США объясняли тем, что военное соотношение сил изменилось в пользу СССР. И во-вторых, как-то не гармонировало это «силовое» объяснение причин позитивных перемен с новыми реальностями эпохи, тем более что, как правило, оно понималось упрощенно, действительно сводилось к ситуации в военной сфере.

Дальше этих доводов о соотношении сил мы тогда все же не пошли. В том числе и по вопросам, которые должны были быть совершенно очевидными. Скажем, по вопросу о невозможности победы в ядерной войне да и о том, что в нашу эпоху войну уже нельзя считать продолжением политики другими средствами. («Красная звезда» сурово критиковала советских журналистов и ученых, оспаривавших эту формулу Клаузевица, вплоть до начала, если не середины восьмидесятых годов.) Фактически не до конца было понято и то, что период «биполярного мира» кончился и сейчас наряду с США и СССР появились другие, новые центры силы. И это, кстати, стало одной из причин излишней зацикленности нашей политики на американском направлении, известного пренебрежения другими. Наконец, излишний упор на изменившееся соотношение сил оставлял в тени важнейший вопрос о растущей роли, в том числе для безопасности, новых факторов силы – невоенных. Все это начало пониматься и признаваться много позже.

Вернусь, однако, к событиям мая 1972 года, к встрече в верхах. Хотя в изданных с тех пор в США мемуарах американская сторона выглядит куда как хорошо, на деле ситуация была совсем неоднозначной.

Я это помню очень живо по общению с приехавшими американцами, многих из которых к тому времени уже довольно хорошо знал лично. В Москву они прибыли в изрядном смятении чувств, неуверенными, я бы даже сказал, в какой-то мере охваченными опасениями и страхами. В первый день пребывания в Москве после размещения в резиденции в Кремле Р. Никсон имел встречу с Л.И. Брежневым – с глазу на глаз, то есть беседа происходила только в присутствии переводчиков. На вечер был назначен официальный обед от имени советского руководства в Грановитой палате Кремля. Собравшиеся держались обособленно: с одной стороны – американцы, с другой – советские. Ждали лидеров. Ждали долго. Никсон и Брежнев явно «заговорились». Г. Киссинджер подошел и вполголоса озабоченно спросил: «Ну что, получится что-нибудь, какие у вас намерения?» Я ему сказал, что в той мере, в какой дело зависит от нас, все должно получиться.

На следующий день я узнал от журналистов о причинах этих беспокойств. Оказывается, среди американцев распространился слух, что Советский Союз согласился на встречу лишь для того, чтобы уязвить Никсона – здесь, в Москве, устроить ему унизительную проработку за Вьетнам и отправить восвояси несолоно хлебавши. На деле уже первый разговор удался, хотя вопрос о Вьетнаме советская сторона, естественно, подняла. А встреча в целом выросла в настоящий прорыв в советско-американских отношениях, ознаменовав собой начало периода разрядки, с которым все мы – и, я думаю, не без оснований – связывали большие надежды.

Я по естественным причинам – как американист, как директор Института США и Канады АН СССР – уделил здесь основное внимание советско-американским отношениям. Но не менее важные перемены произошли в конце шестидесятых – начале семидесятых годов на европейском направлении нашей политики. Я говорил уже в связи с этим о договорах с ФРГ и соглашении по Западному Берлину. Но улучшились наши отношения практически с каждой западноевропейской страной. Мне представляются также очень важными развитие контактов с социал-демократическими партиями, радикальные изменения наших отношений с международным социал-демократическим движением, а также с Социнтерном. Весьма успешно шел и так называемый европейский процесс – переговоры о безопасности и сотрудничестве в Европе, завершившиеся в 1975 году подписанием известного договора в Хельсинки.

Почему разрядка оказалась недолговечной, через два-три года приостановилась в развитии, а в конце семидесятых годов сменилась новым обострением напряженности, второй холодной войной – тема, которая еще ждет своих исследователей как в СССР, так и в США. И важно, чтобы они опирались в своей работе на документы, многие из которых пока остаются недоступными. Но отдельные соображения я все же решился бы высказать.

Первое касается классического вопроса «кто виноват?». Наши комментаторы, равно как и специалисты, долгое время валили всю вину на американскую сторону. Потом многие из них повернули на сто восемьдесят градусов и стали обвинять во всем нас самих, политику периода застоя.