Марк Твен - Автобиография

Я добавляю одну-две записи, касающиеся времени, когда Сюзи было семнадцать лет. Она написала пьесу, подражая греческой поэзии, и они с Кларой, Маргарет Уорнер и другими молодыми их приятелями сыграли ее перед очарованной аудиторией друзей в нашем доме в Хартфорде. Присутствовали Чарлз Дадли Уорнер и его брат Джордж. Они были нашими близкими соседями и близкими друзьями. Они расточали похвалы мастерству, с которым была написана пьеса. Джордж Уорнер зашел к нам на следующее утро и долго беседовал с Сюзи. Результатом беседы был вердикт: «Она самый интересный человек из всех, кого я когда-либо знал, обоего пола».

Вот замечание дамы – кажется, это была миссис Чини, автор биографии своего отца, преподобного доктора Бушнелла: «Я сделала эту запись после одной из своих бесед с Сюзи: “Она знает все о жизни и ее смысле. Она не могла бы знать это лучше, даже если бы прожила ее до конца. Ее интуиция, умение рассуждать и анализировать, похоже, научили ее всему, чему я научилась за свои шестьдесят лет”».

Вот ремарка другой дамы – она говорит о днях незадолго до смерти Сюзи: «В те последние дни она словно парила по воздуху, и ее походка отвечала той жизнерадостности ее духа и тому азарту интеллектуальной энергии и активности, которые ею владели».

Я возвращаюсь сейчас к точке, откуда сделал свое отступление. С самых ранних лет, как я уже указывал, Сюзи была привержена изучению явлений и самостоятельному их обдумыванию. Ее этому не учили, таково было устройство ее ума. В вопросах, касающихся честных и бесчестных поступков, она терпеливо вникала в детали и, конечно же, приходила к правильному и логичному заключению. В Мюнхене, когда Сюзи было шесть лет, ей не давал покоя повторявшийся сон, в котором фигурировал свирепый медведь. Всякий раз она просыпалась от этого кошмара страшно испуганной и с плачем. Она поставила себе задачу проанализировать этот сон. Вы подумаете, его причины? Его цель? Его происхождение? Нет – его моральную сторону. Вердикт, вынесенный ею после обстоятельного изучения, обвинял сон в односторонности и несправедливости: ибо (как она это выразила) «сама она там никого не ела, а всегда была той, кого едят».

Здравость своих суждений в вопросах морали Сюзи подкрепляла соответствующим поведением – даже когда ей приходилось при этом пострадать. Когда ей было шесть лет, а ее сестре Кларе – четыре года, эта пара часто ссорилась, что причиняло много хлопот. Чтобы искоренить скверную привычку, пробовали действовать наказаниями – это не помогло. Тогда были испробованы вознаграждения. День без ссор приносил конфету. Дети сами были собственными свидетелями – каждая свидетельствовала за или против себя самой. Однажды Сюзи приняла конфету, помедлила в нерешительности, затем вернула ее, высказав предположение, что она не причитается ей по справедливости. Клара свою не отдала – таким образом, было налицо противоречие в свидетельских показаниях: один свидетель был за ссору, а один – против. Но лучший свидетель из двух подтверждал, а не отрицал ссору, и ссора осталась доказанной, так что ни той ни другой стороне конфеты не полагалось. Казалось бы, у Клары не было защиты – тем не менее защита нашлась, и предоставила ее Сюзи. Она сказала: «Я не знаю, была ли она не права в душе, но я в своей душе не чувствовала себя правой». И Клара была оправдана.

Это был справедливый и благородный взгляд на дело, а также необычайно глубокий его анализ для ребенка шести лет. Невозможно было обвинить Клару, кроме как поставив ее снова на свидетельское место и проверив ее показания. Имелось сомнение в справедливости такой процедуры, поскольку ее прежние показания были приняты и в тот момент не подверглись сомнению. Сомнение было рассмотрено и истолковано в ее пользу, что было и к лучшему, поскольку тем временем она уже все равно съела свою конфету.

Всякий раз, когда я думаю о Сюзи, мне на ум приходит Марджори Флеминг[126]. Была только одна Марджори Флеминг. Другой никогда не будет. Без сомнения, я вспоминаю о Марджори, когда думаю о Сюзи, главным образом потому, что доктор Джон Браун[127], эта благородная и прекрасная душа – избавитель Марджори от забвения, – был и большим другом Сюзи в ее детстве, ее поклонником и добровольным рабом.

В 1873 году, когда Сюзи был год и два месяца, мы приехали из Лондона в Эдинбург, сбежав туда ради отдыха и спасения, после того как испробовали совершенно новый для нас стиль жизни – шесть недель ежедневных ленчей, чаев и обедов вне дома. У нас не было с собой рекомендательных писем, мы укрылись в семейном отеле Витча на Джордж-стрит и приготовились провести уютный сезон в уединении, но благодаря счастливой случайности этого не случилось. Миссис Клеменс сразу же потребовался врач, и я отправился в дом двадцать три по Ратленд-стрит, чтобы узнать, практикует ли все еще автор «Рэба и его друзей». Он практиковал. Он пришел, и в течение шести недель после этого мы были вместе каждый день, будь то у него дома или в у нас в отеле.

Понедельник, 5 февраля 1906 года

Доктор Джон Браун, продолжение. – Эпизоды из детства Сюзи Клеменс. – Плохое правописание и т. д.

У него было милое и обаятельное лицо – одно из прекраснейших лиц, какие я когда-либо видел: успокаивающее, ласковое, доброжелательное, – лицо святого, находящегося в мире со всем светом, и на нем безмятежно сияла улыбка любви, которой было полно его сердце. Доктор Джон был любим всеми в Шотландии, и я думаю, что и к югу от нее эта любовь не встречала границ. Я думаю так, потому что когда несколько лет спустя недомогания вынудили доктора Джона оставить практику, а мистера Дугласа, издателя, и других его друзей поставить себе задачу собрать фонд в несколько тысяч долларов, доходы от которого должны были пойти на поддержку доктора и его пожилой незамужней сестры, фонд был собран не просто быстро, а так быстро, что трансфертные операции были прекращены прежде, чем друзья за сотни миль к югу от границы получили возможность сделать пожертвования. Не было сделано никаких общественных воззваний. Дело никогда не упоминалось в печати. Мистер Дуглас и другие друзья ходатайствовали о пожертвованиях только частным письмом. Поступило много жалоб из Лондона – и отовсюду между Лондоном и Эдинбургом – от людей, которым не удалось внести пожертвования. Этот вид жалоб настолько нов в мире, настолько необычен, что, думаю, стоит об этом упомянуть.

Доктор Джон очень любил животных, в особенности собак. Нет нужды рассказывать об этом никому из тех, кто читал трогательный и прекрасный шедевр «Рэб и его друзья». После смерти доктора его сын Джок опубликовал о нем небольшие памятные записки, которые распространял частным образом среди друзей, и в них встречается один маленький эпизод, иллюстрирующий взаимоотношения, существовавшие между доктором Джоном и другими живыми существами. Он рассказан одной эдинбургской дамой, которую доктор Джон часто подвозил до школы и обратно в своем экипаже в те времена, когда ей было двенадцать лет. Она сказала, что однажды они мирно болтали с ним, когда он вдруг оборвал себя на середине фразы и с крайней заинтересованностью высунул голову из окна экипажа, а затем вновь занял свое место с разочарованным выражением на лице. Девочка спросила: «Кто это? Какой-то ваш знакомый?» Он ответил: «Нет, совсем незнакомая собака».