Ян Веннер - Великие интервью журнала Rolling Stone за 40 лет

Как вы ощущаете себя здесь[190] по сравнению с Нью-Джерси[191]?

– Лос-Анджелес дает много анонимности. Ты не кажешься большой рыбой в маленьком пруду. Люди обтекают тебя, говорят «Привет», но в основном тебе предоставлена возможность идти своим путем. С другой стороны, в Нью-Джерси я был словно Санта-Клаус на Северном полюсе. (Смеется.)

Как это?

– Гм, как бы это объяснить? Вроде бы становишься плодом воображения многих других людей. Что всегда требует некоторой сортировки. Но еще хуже, когда оказываешься плодом собственного воображения. Именно от этого я по-настоящему освободился за три последних года.

Мне кажется, именно это произошло, когда я был молод. У меня была идея разыграть мою жизнь, как кино, создавая сценарий и делая монтаж. И я действительно долго этим занимался. Но можно стать рабом собственного мифа или собственного имиджа, скажу так за неимением более подходящего слова. Довольно вредно, когда другие люди воспринимают тебя как миф, но по-настоящему вредно, когда ты сам себя так воспринимаешь. И я приехал туда, где мы встретились с Патти[192], и там я решил покончить с этой историей. Она не жизненна.

Именно тогда я понял, что мне нужна перемена и мне нравится Запад. Я люблю географию. Лос-Анджелес – занятный город. Полчаса – и ты уже в горах, где один магазин на сотни миль вокруг. Или в пустыне, где на пятьсот миль вокруг пять городков.

И вот мы с Патти приехали сюда, стали жить одной семьей, появились дети… в общем, я действительно упустил изрядную часть моей жизни. Я мог бы описать это единственным способом: иметь успех в одной сфере – это иллюзия. Все думают, что если ты в чем-то преуспеваешь, то преуспеваешь во многом. А в большинстве случаев все не так. Ты преуспеваешь в чем-то, и это что-то потворствует тому, что ты выключаешь себя из остальной твоей жизни. И со временем я понял, что во многом правильно использовал свою профессию, но в чем-то употреблял ее во зло. И это началось, когда мне было слегка за тридцать, – я твердо знал, что что-то не так.

Это было примерно десять лет назад?

– Да, все началось после турне по раскрутке альбома «The River»[193]. Я имел такой успех, о каком даже не мог и мечтать. Мы выступали по всему миру. И я подумал: «Ого, вот оно». И решил: «О’кей, мне нужен дом». И начал присматривать дом.

Два года я вел поиски. Ничего не смог найти. Вероятно, я побывал во всех домах штата Нью-Джерси, причем дважды. И так и не купил дом. Я думал, что просто не смог найти то, что мне нравится. И тут я понял, что дело не в том, что не могу его найти, – я не смог бы его купить. Я могу найти дом, но не могу его купить. Проклятие! Почему?

И я начал размышлять. Почему мне хорошо только в пути? Почему все герои моих песен едут в автомобилях? То есть, когда мне было лет двадцать с небольшим, я вел себя так: «Эй, вещи в чемодане, чехол для гитары, автобус – вот и все, что мне надо, сейчас и навсегда». И свято в это верил. И жил именно так. Долгое время.

В очерке, опубликованном в журнале Rolling Stone в 1978 году, Дейв Марш написал, что вы так преданы музыке, что совершенно невозможно представить вас женатым или имеющим детей или дом…

– Многие говорят то же самое. Но тогда что-то стало тикать. Казалось, что-то не так. Ситуация подавляла. Казалось так: «Это шутка. Я прошел долгий путь, и здесь в конце какая-то мрачная шутка».

Мне не хотелось стать одним из тех ребят, которые сочиняют музыку и рассказывают истории, чтобы влиять на жизни людей, а быть может, в чем-то и на общество, но не в состоянии разобраться в самих себе. Но было очень похоже, что именно это происходило со мной.

По своей природе я склонен к изоляционизму. И дело не в деньгах, не в том, где и как жить. Дело в психологии. Таким же был и мой отец. Чтобы отгородить свой дом, не нужны тонна цементного раствора и стены вокруг него. Мне известны многие, изолировавшие себя упаковками пива и телевизором. Но это во многом и мне свойственно.

Потом появилась музыка, и я ухватился за нее как за средство борьбы с самим собой. Так я мог разговаривать с людьми. Музыка давала мне средство общения, средство, с помощью которого я вписывал себя в социальный контекст, – к чему обычно у меня не было желания.

А музыка выполняла все это, но, в конечном счете, абстрактно. Она выполняла это для парня с гитарой, но парень без гитары оставался прежним.

– Теперь мне ясно, что два самых счастливых дня моей жизни – это день, когда я взял в руки гитару, и день, когда я научился ее откладывать. Кто-то сказал: «Старик, как тебе удалось так долго играть?» Я ответил: «Играть не трудно. Трудно прекратить».

Когда вы научились откладывать гитару?

– Сравнительно недавно. Я замкнулся в какой-то во многом лихорадочной одержимости, которая давала мне энергию и огонь, потому что эта одержимость коренилась в чистом страхе, в отсутствии любви к себе и ненависти к себе. Я выходил на сцену, и мне было трудно остановиться. Вот почему мои шоу так затягивались. Они были такими длинными не потому, что я задумывал или планировал их такими. Я не мог остановиться, пока не ощущал, что полностью выложился, перегорел.

Странно, ведь шоу или музыкальные вечера, которые давали положительный заряд другим, в чем-то были вредны для меня. В общем, для меня это был наркотик. И тогда я начал постепенно от него отвыкать.

Долгое время я мог не обращать на него внимания. В девятнадцать лет я в грузовике колесил по стране, и потом, когда мне было двадцать пять, я ездил в турне с группой – и это было как раз по мне. Вот почему мне все так удавалось. Но потом я вошел в тот возраст, когда почувствовал нехватку реальной жизни – или же начал понимать, что можно жить и по-другому. Вот так, почти сюрприз. Сначала тебе кажется, что ты живешь этой жизнью. У тебя много разных подружек, а потом: «Ой, извини, мне пора». Забавно, но отчасти так было и в моей семье, и у нас бывало так: «Привет, я пришел сказать, что хотел бы остаться, но мне пора». Точно про меня.

Что именно поставило вас перед фактом, что вы что-то упускаете или у вас проблема?

– Отсутствие счастья. И другие моменты, например, отношения с людьми. Они всегда заканчивались плохо; я никогда не знал, как поддерживать отношения с женщинами. Точно так же меня озадачивало – как можно иметь столько денег и не тратить их? До 80-х годов у меня, правда, совсем не было денег. Когда мы отправились в турне The River, у меня было, по-моему, порядка двадцати «кусков». На самом деле у меня впервые появились деньги в банке где-то в 1983 году. Но я не мог их тратить. Не мог развлекаться. Поэтому многое стало казаться нелогичным. Я понял, что веду себя несколько неадекватно. Я чувствовал, что это плохо. Вне контекста турне и вне контекста моей работы я ощущал потерянность.