Мария Тенишева - Впечатления моей жизни
Прежде чем выработать проект, не доверяя себе, я обратилась к профессору Прахову, думая в нем найти практика. Он взялся сделать мне модель церкви и, поселившись у меня летом в Талашкине, клеил и лепил эту модель. Но Прахов совершенно не понял моей идеи. Модель его изображала грузный колоссальный собор о пяти куполах, напоминающий Владимирский в Киеве и совершенно не подходящий к типу скромной деревенской церкви, причем у него было еще намерение снабдить меня какими-то скверными мраморами, вывозимыми им откуда-то из Италии и рекомендуемыми всем. В бытность мою в Киеве я воочию убедилась в его пристрастии к мрамору на двух церквах: Владимирском соборе и Кирилловской церкви. Мраморный иконостас Владимирского собора не вязался с орнаментами Врубеля и Васнецова, с пышной позолотой, внесенной русскими мастерами, а в Кирилловской церкви подобный же иконостас, да еще из дешевого серого мрамора, положительно резал глаз рядом с древней богатой стенописью.
Увидав то, что предлагал мне Прахов - это в деревне-то строить собор, — я поняла, что ошиблась, обратилась не туда, куда следует, поблагодарила его, уплатила за модель и поручила архитектору Суслову сделать мне проект деревенской церкви. Но и Суслов не понял меня и подкатил мне ни более ни менее, как семиглавый собор!!! Расставшись и с ним, я поняла, что мне придется добиваться самой. Но, не зная, как приняться за это, я взяла в помощники Барщевского, и вот, под мою диктовку, шаг за шагом, по кусочкам мы клеили, ломали, снова клеили, лепили, добиваясь той формы, которая удовлетворила бы меня.
В это время я тяжело страдала мучительной нервной болезнью и едва находила силы утром встать с постели, добрести до моей мастерской, чтобы там, в каком-то духовном самозабвении, умиротворенная, в смирении, целыми днями неустанно работать, живя единственным желанием выразить тот образ, который смутно жил в моей душе. Было сделано две модели. Первую я по окончании совсем забраковала, вторая же все более и более подходила к моему внутреннему чувству, отвечала ему и, наконец, поправленная и дополненная, вылилась в форму, встречавшую одобрение даже у самых равнодушных людей…
Но одной картонной модели мало, чтобы построить, нужны точные размеры, правила конструкции, законы архитектуры — нужен архитектор. Мне, однако, не хотелось приглашать в это дело известных наших строителей, могущих только снова сбить меня, и потому я обратилась к нашему губернскому архитектору В., скромному и не мнящему о себе человеку, требуя от него не вкуса, не фантазии, не творчества, а исключительно знаний и умения составить точный и верный план, строго и верно выполнить модель и построить прочное здание. В. до сего времени не строил ничего подобного, кроме казарм и всевозможных казенных построек, ничего общего с искусством не имеющих. Я была уверена, что выпавшая на его долю оригинальная задача заинтересует, увлечет его, пробудит в нем усиленное рвение, выведя его из скучных однообразных форм и задач.
К сожалению, я наткнулась на человека без честолюбия, без энергии, какого-то перегоревшего и впавшего в такое беспробудное равнодушие, которое ничто уже не могло преодолеть. Мало того, он оказался не только ленивым, но и в высшей степени недобросовестным и непорядочным. Он не только не являлся на постройку еженедельно, как это было условлено, но, чтобы добиться его приезда, приходилось по десяти раз телефонировать на квартиру, давать лошадей, и, когда он наконец приезжал, его присутствие ничего не вносило. Сонный и апатичный, он делал все спустя рукава. В помощники себе он выписал из Петербурга какого-то десятника, пьяницу и дерзкого малого, который злоупотреблял всем, чем только мог, не говоря уже о терпении.
Когда стены были закончены вчерне, вдруг показались трещины. Это страшно испугало и взволновало меня. Я была возмущена таким преступным отношением к делу, такой наглой недобросовестностью. И это инженер, которому вверяются казенные постройки и сотни человеческих жизней!
Отставили В., и пришлось обратиться к специалисту за советом. Мне указали для этого профессора Соколовского, который по моему приглашению приехал из Петербурга. Осмотрев церковь, он не мог окончательно высказаться о том, насколько трещины опасны для дальнейшего строительства, и, сделав пометки на поврежденных местах, посоветовал приостановить работы на год для того, чтобы убедиться, увеличатся ли трещины или останутся без ухудшения. Но сюрпризы не были этим исчерпаны. Делая промеры, Соколовский нашел, что стены выложены очень небрежно, они в разных местах разной толщины, а своды не имели правильной линии. Обнаружилось много и других крупных упущений, за которые я вправе была бы привлечь В. к ответственности. Недобросовестность его была слишком очевидна, чтобы могла быть речь о продолжении с ним дела. Я отстранила его совсем. Все это страшно меня огорчило. Заколотив церковь, я решила ждать, что скажет будущее. Но это было мне нелегко. Я так сроднилась с этой мыслью, так отдалась ей душой, что прерывать работы на целый год мне было очень тяжело.
Барщевский, как человек очень вспыльчивый, горячий, несдержанный, не был мне помощником в этом деле. Поссорившись с В., он самовольно отстранился от всякого участия в строительстве, а мне как женщине и неспециалисту было невозможно проверять В. и десятника и бороться с ними. Мое хорошее отношение к людям, мое доверие и доброта, как всегда, ценились только на словах, когда же мне была нужна их действительная помощь, я осталась одинокой и не на кого мне было опереться…
Задаваясь постройкой церкви, я намеревалась употребить на это только местные материалы и силы и отчасти уже приступила к выполнению этой задачи. Кирпичи и поливная черепица для покрытия церкви были сделаны у нас. Для внутреннего убранства храма предполагалось разработанное и украшенное резьбой дерево, облачения и ковры — шитые нашими же средствами. Мечтала я также и об эмали. Давно уже, втихомолку, не говоря никому ни слова, я изучала это дело, чтобы внести в мою церковь и личный мой труд.
Работа эмали в произведениях древних мастеров сильно восхищала меня и интересовала. Эмаль так сильно манила и приковывала к себе, что мои работы в портрете и прикладном искусстве, несмотря на достигнутые успехи, переставали меня занимать. Меня не тянуло выставлять и добиваться имени как портретистки — к тому же меня никогда не удовлетворяло то, что я делала. Взявшись за эмаль, я ревниво пряталась от всех и не признавалась никому. Никогда у меня не было намерения выступать перед публикой, и если я желала достичь известного совершенства, то только чтобы послужить моей церкви. Это было моей единственной руководящей целью.
