Валерий Золотухин - Таганский дневник. Кн. 1

Зайчик. А что же ты дерьмил все?.. Не люблю я в тебе, Зайчик, этого.

— Да ведь, действительно дерьмо. Ведь вот, что обидно, настоящее не видит свет, а за халтуру хвалят.

Любимов. Как они ни портили, а Можаев их вывез…

1969

Пушкин, идучи на дуэль, отдавал распоряжения по журналу, ничем его дневной распорядок не нарушался, он делал все то, что делал раньше, когда еще не висел дамоклов меч над ним. Уподобимся Пушкину. Будем жить, читать, писать, играть и покорно ждать. А что остается делать? Если думать, с ума можно сойти, а в деле, в занятии забываешься и отвлекаешься. Господи! Пощади, Господи!

Много мыслей вскакивает в голову, когда ляжешь спать. Сразу в сон не опустишься, мысли одолевают, вот и борешься с ними. Но и среди ночи они тебя разбудят спящего и напомнят о себе. Но встать, когда лег и записать нельзя, жена спать не будет, ждать станет, нервничать. Привычка, привыкли спать вдвоем, когда другой в доме и не ложится, или ждешь, когда придет, по себе знаю — спать невозможно.

Зайчик мой девок принимает, консультации бесплатные дает, как забеременеть. Знайчик-знахарь. Вчера были Нелька и Валька Сахарова. Нелька-то еще, по-моему, девственница, Вальке не везет, замужем давно, а затяжелеть не может. Пришла узнавать, как это делается, как Зайчику удалось исцелиться. Помоги и ей, Господи, ребеночка сделать.

Четверг.

Холодно. Мне давно хотелось пойти во МХАТ. Как-никак, а никуда не выкинешь первые годы, годы младенчества в театральном институте, которые были заполнены преклонением перед Станиславским и его компанией и еще — театр его для нас маленьких — благоговейное заведение являлось. Я приходил и дышал тем воздухом, те запахи распознавая, с которыми они дружили, Нет, это святое дело. Теперь — религия и иначе жить не можно. Даже служители гардероба и контроля-вешалок, с которых начинается театр — все было для меня наполнено ихним смыслом, смыслом великих артистов и мне казалось, что эти старички и старушки здоровались с самим Станиславским, Чеховым, Хмелевым, Москвиным и пр. И я глядел на них во все глаза и старался разглядеть за ними моих идолов, да и сами служители становились идолами, вечными привратниками рая. Я благоговел перед каждой пылинкой, перед каждой картинкой, что видел внутри этого недоступного заведения. И вот… через несколько лет я снова здесь. Последний раз я видел «Без вины виноватых» пять лет назад, возненавидел моих кумиров и сказал, что больше не пойду. Но плохое забывается, а тоска молодечества не проходит, и меня тянуло к этой пыли, затхлости МХАТа. И особенно после Таганского звона, ора, гражданственности, направленности и т. д. захотелось тишины, уюта, несуетливости, даже скуки. И вот… «Дни Турбиных». Нет, я об этом писать не стану, жалко времени, больно за Булгакова, за зрителей, за все на свете. Ушел после второго акта, не был пять лет и еще 10 не пойду.

Вчера состоялось совещание у Фурцевой по нашему театру. От нашего полку были: Любимов, Дупак, Глаголин, Можаев, Вознесенский, Логинов и пр. Черновой, прикидочный показ-репетиция «Живого» для высокого начальства состоится 17 февраля. Намечено так. Пришли радостные, в бодром, вздрюченном настроении. Можаев хвалил за «Хозяина», хвастался:

— Что они наработали там… в тайге… Боже мой… Приехали, худсовет как дал, живого места не оставил: и это плохо, и это плохо… Я говорю, да погодите, ребята, исправим… ну не на полку же класть, говорю… ну построим кусок тайги в павильоне, да переснимем, допишем и все свяжется. «Да нельзя». Да как, говорю, нельзя, все можно. Ну построили тайгу, часть натуры перенесли в палатки и все связалось и сейчас всем нравится… И он — стервец, хорошо играет, хорошо… молодец… И Володька прилично, но ты его перекрыл. Сурин на профсоюзном собрании сказал, что вот, дескать, приятная неожиданность… «Хозяин тайги» получился хороший фильм… — чуть ли не лучший фильм года» — и тому подобный полив. Сказал и о премии, но это, по-моему, мой полив ко мне вернулся. Можаев сказал по секрету, без передачи Назарову, что с ним уже подписан договор на второй сценарий о Сережкине и «на лето у тебя работа будет».

Любимов. Ну, давай Валерий, отшлифовывай рольку, чтобы так натурально было, как будто настоящего мужика взяли.

— Вот и возьмите с улицы и пусть он вам играет, — хотел сказать, но, конечно, не сказал.

Сегодня я получил 4 письма от т. Лены. Начертила родословную — от своего деда, моего прадеда, до нас, до нашей веточки. По письмам чувствуется, что между родом Золотухиных и родом Шелеповых была какая-то неприязнь. Уж очень они были разные. — К нам, — пишет тетка, — культура пришла раньше, чем в П.-Павловку, Солонешное, то есть район золотухинского рода, потому у нас раньше появились цветные дорожки и т. д. Шелеповы считали себя культурнее, из них многие были действительно грамотными по тем временам, стремились к учению, и многие выучились и стали местными грамотеями, полуинтеллигентами. Заковырку тут, конечно, надо искать в деде Федосее, который прививал ребятишкам грамоту, сам ею владел, был на германской войне и, значит, много знал, потому что свет повидал. И, конечно, вторая и главная межа лежала в достатке шелеповского дома, в его зажиточности, которая давала (и по мнению отца моего Сергея И. и в самом деле) возможность подумать и о просвещении. Отец же рос в семье батрака, сам мальчишкой ушел в батраки, кормил мать и младших, рано возненавидел зажиточных и подался в революцию. Ему было не до образования, но он на него плевал и потом, за что Шелеповы его судили. И опять они были правы, он хоть не признавался, но чувствовал. А Шелеповы подались в революцию сознательно, грамотно, а не с бедняцкой косой. Они же хихикали в душе и поговаривали за печкой, что причина бедности Золотухиных была в лени и недостатке житейского ума. В общем, я к этой теме вернусь и раскопаю ее, потому что помню многие шпильки со стороны теток Шелепих и удар «кулаком» Сергея Илларионовича, который в любую гневливую минуту мог обозвать их «кулаками» и расправиться силой, потому что Советская власть принадлежала ему, бедняку, батраку и правда была его, кровная и т. д. И детей распределяли по этим признакам. Я и Тоня считались Шелепятами, Иван и Вовка — Золотухиными. И как-то в этом действительно была правда, правда рода, правда признаков. Золотухины отличались крутым, упрямым характером, своенравием, силой и гордыней. Шелеповы — мудростью, спокойствием, добротой, стремлением к учености.

В нашей гримерной постоянное распределение ролей. Что-нибудь каждый день мы распределяем, мы не имеем ролей в жизни, так хоть поговорим о них. Особенно жаркими становятся споры, когда премьер читает что-нибудь серьезное. В данном случае я называю себя таковым. Год назад я читал «Преступление» и мы полмесяца говорили о «Наказании» и все тасовали роли. Теперь я читаю «Идиота» и в который уж раз мы снова и снова перераспределяем, сортируем. Во всех вариантах, кто бы ни брал слова, мне достается князь Лев Ник. Это подмечено забавно — что читает премьер, значит, ему намекнули, он отражает репертуарные повороты… И надо зорко следить за тем, с какой литературой появляется премьер. Вот что обличает современный театр — интеллект премьера, премьер читает!!! Слыханное ли это дело!!! Премьер читает и надо успеть заявиться на роль до прихода, потом будет поздно. Премьер идет в сортир, друзья открывают портфель, проверяют содержимое, что там сегодня, какая писка лежит, какой романчик изучает премьер, он просто так читать не будет, охота была ему просто так читать, он со смыслом читает, с дальним прицелом и надо не зевать. Премьер по кабинетам ходит, погоду репертуарную знает!!