Вольдемар Балязин - Русско-Прусские хроники

Папа велел принести из кухни всегда стоявшие наготове дежурные корсиканские народные блюда — сациви, шашлык, лобио, а из погреба корсиканское же вино трех сортов — «Твиши» урожая 1537 года, «Хинцмареули» — 1541-го и «Хванчкару» — 1553-го. И Василиск и Лауренцио оба были корсиканцами, а какой настоящий взрослый мужчина-корсиканец не понимает толк в винах?

И они, налив «Хванчкару» в простые глиняные кружки, молча поглядели друг другу в глаза и понимающе, чуть-чуть кивнув один другому, также молча выпили — за победу над Бесноватым.

А потом Лауренцио спросил папу по-корсикански — когда они встречались, то всегда говорили на их родном корсиканском языке:

— А что, Васо, — так запросто, без затей, называл папу Лауренцио, когда они оставались одни, — ты и в самом деле поведешь войска на север?[54]

— Я здесь нужнее, брат Лауренцио, — ответил Василиск.

— Правильно, — согласился Лауренцио, — ты воооще-то нужен везде, но здесь — нужнее всего.

Они выпили еще раз — за здоровье папы, и Лауренцио спросил:

— А кому, ты думаешь, можно доверить командование нашей армией?

— Никому, Лауренцио. Никому, брат, доверять нельзя. — И увидев вдруг промелькнувшую в глазах друга обиду, тут же все понял. И сказал с теплой проникновенностью:

— Тебя, брат, я не имел в виду. Тебе я верю. Но ты ведь мастер в своем деле, а здесь нужен не ты.

— А кто же все-таки? Скажи, если действительно веришь, брат Васо.

— Верю и потому скажу. Генералиссимусом всех моих войск буду я сам, а вот коннетаблей, коммодоров, колонелей и капитанов и отбирать и проверять будешь ты, брат Лауренцио.

— Правильно, — согласился Лауренцио, — но, скажи, Васо, как понимать тебя, если ты только что сказал, что не пойдешь на север, а останешься здесь, в Ватикане? Ведь полководец всегда находится при армии.

Василиск с печальной улыбкой поглядел на своего друга и собутыльника.

— Ты, Лауренцио, действительно мастер своего дела — этого у тебя не отнимешь, но диалектик ты никакой. Слабый ты диалектик, Лауренцио. Не обижайся, брат, как друг тебе говорю, — слабый.

Лауренцио молчал, не понимая, куда клонит папа и что из всего этого последует.

— Есть католицизм догматический, — сказал Василиск, — а есть католицизм творческий. Я стою на почве последнего. А теперь скажи мне, Лауренцио, где, когда какой Иисус, какой из апостолов или кто-либо из равноапостольных, я имею в виду Карлу, Ангела и Илию, говорил, что полководец обязательно должен быть при армии?

Папа, судя по всему, очень довольный произнесенной им тирадой, налил себе в кружку вина, затем сказал с дружеской улыбкой:

— Налей и ты себе, говенный диалектик, Лауренцио, опустив глаза и проглотив обиду, трясущейся рукой налил себе из другой бутылки.

— За твое здоровье, Васо. Как брат скажу брату — нет мудрее тебя. Великий. За то пью еще, чтоб, сидя здесь в Ватикане и не подвергая свою драгоценную жизнь опасности, снискал бы ты себе, Васо, славу доблестнейшего и храбрейшего полководца в истории всех времен и народов.

Папа сощурил глаза и улыбнулся — это значило, что он доволен.

— Твое здоровье, брат Лауренцио, а командующими я назначу сразу троих вице-генералиссимусов — Климента, двух Симеонов, ну, да ты знаешь, о ком я говорю. А всеми ими командовать буду я, посылая к ним гонцов с моими предписаниями и распоряжениями.

— Правильно, — сказал Лауренцио, — ты — гений. А сам подумал: «Если эти старые безмозглые тюфяки продуют сражение Берксерьеру, — а он точно намылит им холку, — то Василиск велит повесить их как трусов и изменников, а если кривая вывезет — все-таки войск у его коннетаблей намного больше, чем у Бесноватого, — то победу наш Великий и мудрый, конечно, припишет себе. Не он ли слал им правильные и мудрые приказы?» И сказал, как мог проникновеннее:

— Еще раз за твое здоровье. Генералиссимус из Генералиссимусов!

И папа, встав, подошел к Лауренцио и молча обнял его, а потом скупо по-мужски — поцеловал в пухлую, тщательно выбритую щеку, пахнущую тройным королевским о’де Колоном…

Как умный Лауренцио и предполагал. Бесноватый обломал рога и Клименту, и обоим Симеонам. Старые коннетабли, оставив Савойю, Пьемонт, Ломбардию и Венецию за считанные дни, отступили к Модене, Парме и Романье, а Климента упятили аж до самой Тосканы.

Василиск по десять раз в сутки подходил к большой карте Италии и видел, что фельдмаршалы Бесноватого вот-вот ворвутся в Папскую область, а там — Ганнибал у ворот!

«Ошибиться я не мог, — думал Василиск, — только потому, что я никогда не ошибаюсь. И Лауренцио говорил — правильно, а ведь хоть я и назвал его говенным диалектиком, — у папы была прекрасная память, и он помнил все и свои, и особенно чужие слова, — Лауренцио все же очень неглупый человек».

И снова позвал друга.

— Послушай, что происходит, а? — резко и быстро спросил он Генерального Магистра. — Они там, что, всякую ответственность потеряли? Им не только пожизненной тюрьмой — костром и то не отделаться. Я их принародно с балкона Пантеона анафеме предам!

И папа засопел обиженно и, ссутулившись, подошел к карте.

— Я же им все время слал очень правильные, единственно верные указания, а они ни одно из них не выполнили. Я писал: «Ни шагу назад!» — а они бежали назад по сто шагов в минуту. Я писал: «Стоять насмерть!» — а они, какое там стоять! — лежали в канавах или в стогах сена и приказов моих не выполняли. Правильно я говорю, Лауренцио?

— Правильно, — ответил Лауренцио. И подтвердил: — Ты мне велел копии с этих приказов присылать, и я, когда их читал, то просто восхищался — какие, думаю, точные, краткие и мудрые приказы!

— Ну и что нам с ними делать, Лауренцио?

— Гнать их в шею, всех троих, вот что с ними делать.

— А как насчет костра и анафемы?

— Я бы повременил, Васо. Все же они не еретики. Идеологически все трое выдержаны. Тебя любят. Верные сыны ВКП(б). Я бы повременил. А сжечь мы их всегда успеем.

— А ты набрался возле меня ума, Лауренцио. Даже в диалектике Тебе не откажешь. А на их места мы новых коннетаблей поставим.

Лауренцио вопросительно поглядел на папу, и тот сказал:

— Вице-генералиссимуса Георгия и двух коннетаблей — Александра и Константина.

— Правильно, — сказал Лауренцио.

Эту историю, как я уже говорил, мне довелось слышать от одного старого служки из Канцелярии Лауренцио. Он рассказывал ее всем, кто оказался рядом, когда пришел в замок «Святого Ангела», где находились его служебные покои, после того как Василиск умер. И я верю в этот рассказ потому, что многие говорили мне, что после смерти Василиска Лауренцио никого и ничего не боялся, потому что сам рассчитывал стать папой.