Маргерит Юрсенар - Блаженной памяти

К концу лета в Инсбруке задул пронзительный ветер, привезенный сыном г-на де К., которого, несмотря на его шестнадцать лет, все еще зовут Мишелем-маленьким. Отец неосмотрительно пригласил его провести в Тироле с будущей мачехой две недели в промежутке между унылыми каникулами у деда и бабки с материнской стороны и возвращением в один из коллежей Лилля — г-н де К. не знал точно, в какой, поскольку недисциплинированный мальчик часто менял учебные заведения. Ни Мишель, ни Берта никогда не уделяли большого внимания своему сыну. За год с лишком до этого подросток возмутил Мишеля, отказавшись войти в комнату умирающей — если верить его отцу, он провел эти несколько страшных дней на ярмарке у игральных автоматов. В хмуром безразличии сына г-н де К. не распознал последствий обездоленного озлобленного детства, усугубленных тем, что мальчик был постоянным свидетелем подспудного супружеского раздора, который, вероятно, давался ему тяжелее, чем самим его родителям, а ко всему этому под конец еще добавился ужас перед продолжавшейся неделю агонией. Не понял Мишель и того, что в глазах подростка, даже если он не слишком любил мать, сорокасемилетний вдовец, обхаживающий ее заместительницу, может показаться чудовищем, в какой-то мере даже непристойным. Дело еще ухудшила Фернанда тщетными попытками проявлять материнскую заботливость.

Пятьдесят лет спустя мой единокровный брат вкратце описал эти дни, воспоминания о которых тем временем прокисли в нем. Обиды подростка смешиваются в них с предвзятостью зрелого мужчины. Этот любитель генеалогии, посвящавший свой досуг прилежному установлению дат рождений, браков и смерти всех членов семьи, в том числе и Фернанды, утверждает, что Фернанде было в ту пору тридцать пять лет, хотя ей не пришлось дожить до этого возраста. Мы знаем, что Фернанде было тогда двадцать восемь. В глазах подростка взрослые всегда кажутся старше своих лет, а потому нет ничего удивительного, что мальчик мог ошибиться, но характерно, что пятьдесят лет спустя он повторил эту ошибку вопреки датам, которые сам же привел в другом месте Он высмеивает перетянутую талию невесты и ее формы, которые его отец считал соблазнительными, и не замечает того, что судит женщину Прекрасной эпохи с позиций вкусов, требующих от женской фигуры «линии стручка». Фотографии Фернанды, снятые в те годы, демонстрируют то, чего и следовало ждать, — деликатные изгибы силуэта Эллё17. Впрочем, я спрашиваю себя, не наложился ли в памяти пасынка на этот образ будущей мачехи другой, который мы видим на фотографии, снятой за несколько месяцев до моего рождения, очевидно последней, если не считать тех, что очищены смертью. На этом снимке Фернанда кажется вдруг погрузневшей в стесняющем ее дорожном костюме: в таком виде предстала она глазам г-жи Ноэми и моего единокровного брата, когда уезжала из Мон-Нуара, чтобы никогда больше туда не вернуться.

Упрек в том, что лицо у Фернанды было в красных прожилках, вероятно, более справедлив. Судя по рекламе соответствующих патентованных средств в газетах того времени, этот изъян был тогда весьма распространенным. Враждебный взгляд школьника мог разглядеть красноту под слоем рисовой пудры. Однако г-н де К., беспощадный к малейшим физическим недостаткам своих женщин, никогда о ней не упоминал, а это говорит о том, что по крайней мере эта краснота не безобразила Фернанду. Упрек в аффектации также быть может обоснован, ибо в ту эпоху она была делом обычным. И, конечно, поведение особы, которая, восхищаясь понравившимся ей видом, цитировала своих любимых поэтов, должно было показаться аффектированным мальчишке из породы лентяев. Мой сводный брат добавляет, что вскоре с удовлетворением, скрыть которого не может, узнал, что злополучная незнакомка из очень хорошей семьи. Хочется надеяться, что он отметил это задним числом и что шестнадцатилетний подросток еще не питал такого почтения к родовитости.

После отъезда угрюмого юнца, вернувшегося к своим добрым наставникам, Мишель и Фернанда смогли спокойно наслаждаться последними летними днями среди зальцбургских озер. В воздухе уже чувствовалась осень. Что-то заканчивалось: в дальнейшем их путешествия уже никогда не будут овеяны такой свободной фантазией, как эта долгая предсвадебная поездка. Однажды утром, когда под кишечными лучами обычно испаряется туман, в глубине меланхолического Хельбруннского парка на повороте аллеи они оказались у пьедестала без статуи. Восхищенная Фернанда обратила внимание Мишеля на то, как исходящий от земли пар, сгущаясь, поднимается но цоколю точно жертвенный дым, потом струится выше, преображается, смутно напоминая белые формы богини или какой-нибудь призрачной нимфы. Мишель всегда страстно любил поэзию, но находил ее прежде всего в книгах. И, может быть, ему впервые пришлось стать свидетелем того, как поэзию во всей ее первозданной свежести вызвала к жизни изящной игрой воображения начитанная молодая женщина. Мишель чувствовал себя перенесенным в волшебную страну фей.

Но феям свойственны причуды, иногда даже безумства. Когда Мишель, сначала вернувшийся в Мон-Нуар, потом на два дня приехал в Брюссель, чтобы заняться подготовкой к оглашению предстоящей свадьбы, он застал Фернанду в полном унынии — она твердила, что жизнь ее кончена, сердце разбито и будущее печально. Как небесное тело, проходя поблизости от другой планеты, вызывает на ней пертурбации, так, быть может, этот кризис вызвал, сам того не подозревая, барон Г., увиденный Фернандой на каком-нибудь светском вечере. Фернанда заявила, что если и пойдет под венец, то только в глубоком трауре. Но такой пустяк не мог смутить г-на де К.

— Вот как, дорогая?.. В черном кружеве шантильи?.. Но это будет восхитительно!

Фернанда от своей затеи отказалась.

А несколько дней спустя, в конце октября, утром, наверняка пасмурным, снова вернувшийся во Францию Мишель, которому предстояло присутствовать на литургии по случаю годовщины смерти первой жены, получил от Фернанды письмо, заботливо им сохраненное. В этом письме отразились все лучшие стороны молодой женщины:

Дорогой Мишель!

Я хочу, чтобы завтра ты получил от меня несколько слов. Это будет такой печальный для тебя день. Ты будешь так одинок. Видишь, как нелепы приличия... Мне никак нельзя быть рядом с тобой, хотя что может быть естественнее, когда любишь, обнять друг друга и друг друга поддержать... Начиная с этих последних октябрьских дней, дорогой Мишель, все прошлое забыто. Ты знаешь, что говорит о времени добрый г-н Фейе: «Прошлое становится для нас по-настоящему прошлым, только когда оно забыто».