М Стрешинский - Генерал Симоняк

Симоняк смеялся:

- По-гвардейски? А ну-ка, показывайте свои табели. Рая доставала институтскую зачетную книжку, Зоя - школьный табель.

- В общем-то неплохо! - оценивал отец. - А вот тройка сюда совсем некстати затесалась. Это уже не по-гвардейски.

Жили сестры в старом доме на Садовой улице, в здании военной комендатуры. Квартиру на Благодатном разрушило снарядом, а новой Симоняк не просил - было не до того. Да и казалось ему, что возле комендатуры дочерям жить спокойнее.

Как бы он ни был занят, о дочерях не забывал. То просил кого-нибудь из сослуживцев, ехавших в Ленинград, проведать Раю и Зою, а то и сам показывался на час-другой. Однажды взял дочерей к себе на командный пункт. Корпус в это время стоял под Нарвой, находился во втором эшелоне.

Несколько дней сестры прожили в отцовской землянке. Немецкие снаряды частенько рвались и впереди, и где-то позади, в лесу. Отец не обращал на это внимания, а Рая и Зоя, услышав ноющий свист, невольно втягивали головы в плечи. Отец успокаивал:

- Свистунов бояться нечего! Через нас они перелетают. Взорвутся где-то сзади...

Дочери еще долго вспоминали и глубокий котлован, в котором располагался отцовский блиндаж, и небольшую комнату, и земляной пол, покрытый лапчатыми еловыми ветвями, и простую солдатскую постель. Мы сейчас живем, как на курорте, - обронил как-то отец. Что же бывает во время боя?

...Зоя пришла домой в десятом часу. Вбежала в комнату и бросилась на шею старшей сестре.

- Ты слышала приказ?

- Какой приказ?

- Наши войска, - торжественным голосом произносила Зоя, - перешли в наступление на Карельском перешейке... Отличились войска генерал-лейтенанта Симоняка...

Симоняк приехал к дочерям в начале июля. Вид у него был усталый, на лбу пролегло еще несколько морщинок.

- Как тут у вас? Докладывайте! - сказал он, усаживаясь у стола.

Зоя покосилась на старшую сестру. И та, заметив ее взгляд, бойко ответила:

- Всё хорошо, папочка! Мы дружно живем.

Перебивая друг друга, Рая и Зоя торопились выразить свою радость: они и по радио слышали и в газетах читали о новой победе корпуса, о награждении отца орденом Суворова 1-й степени.

Симоняк, сдвинув брови, слушал дочерей.

- А ты, папа, вроде и не рад? Или, может быть, плохо себя чувствуешь. Заболел?

- Нет. Жаловаться на здоровье нельзя. Они долго сидели вместе, пока дочери не уговорили отца отдохнуть.

- Ложись, папочка! Устал ведь, мы видим!..

Симоняк прилег, сомкнул набухшие веки. Рая и Зоя, чтоб не мешать отцу, старались тихо двигаться, разговаривали шепотком.

А Симоняк не спал. После каждой операции им владело какое-то двойственное чувство. Конечно, его радовали боевые успехи гвардейцев, и похвалы командования, и поздравления друзей, и награды. И в то же время он испытывал горечь и боль, думая о потерях.

Всё меньше оставалось в строю тех, с кем он начинал войну. Вот на Карельском перешейке их число снова убавилось. Сложил лихую голову герой боев на Неве и под Пулковом Федя Бархатов. Не получит от него больше письма старенькая мать. Отправили скорбное извещение из 188-го полка родственникам Арама Силоняна. Он погиб северо-восточнее Выборга в наступающей стрелковой цепи. Недолго после него повоевал и Давиденко. Осколками бомбы под Иханталой командиру полка перебило ноги. Его вывезли на танке под огнем врага.

И Шерстнев, видимо, навсегда распрощался со строевой службой. Всё произошло да глазах Симоняка. Комкор находился на наблюдательном пункте дивизии, туда шел и возвратившийся из полков Александр Иванович. Теперь он был уже замкомдивом. Внезапно из-за леса вынырнул вражеский самолет. Бросил бомбу. Симоняк и Щеглов успели укрыться за стеной каменного дома, а Шерстнев оказался на открытом месте. Его свалило на землю, осколок перебил голень.

Александра Ивановича отправили в медсанбат. Врачи, осмотрев рану, сказали замкомдиву: Рану придется подчистить. - Давайте, коль нужно. - Будет больно. Придется дать наркоз. Когда Шерстнев проснулся, у него не было ноги. Врач объяснил: Что было делать - спасать ногу или жизнь человека? Нога уже мертвая, перебиты все нервы и сосуды.

Комкор не мог себе представить Шерстнева инвалидом. И примириться с тем, что он отвоевался, было трудно. Хорошо командовал полком, наверняка стал бы через некоторое время отличным комдивом...

Долго Симоняк ворочался на постели. Мелькали перед глазами образы дорогих ему людей. Разве забудешь их? Тяжелой ценой добывается победа. В сентябре войска 30-го корпуса входили в состав 2-й ударной армии. Командовал ею генерал-лейтенант И. И. Федюнинский. Перед армией стояла задача: ударом с двух сторон по сходящимся направлениям, через реку Эмайыги и с плацдарма северо-восточнее Тарту прорвать оборону противника и стремительно развивать наступление к побережью Балтики.

Гвардейский корпус, как в прежних боях, должен был действовать на главном направлении.

И комкору, и командирам гвардейских дивизий приходилось порой слышать от генералов, боевых друзей: К вам командующий фронтом благоволит. Прорвете оборону, повоюете с недельку и уходите во второй эшелон. Занимайся, готовься.

Говоров действительно уделял особое внимание корпусу, высоко ценил его командира.

И Говоров, и Симоняк характером походили друг на друга. Оба были суховаты, немногословны, несколько угрюмы внешне. Маршала все знали как человека высокой военной культуры, вносившего в каждую фронтовую операцию много творчества, яркой мысли. Симоняка некоторые считали человеком простоватым, одним из тех, кто достиг высокого положения длительной службой, своим, что называется, горбом. Может быть, понять его мешали некоторая замкнутость, грубоватая речь и скромность, не позволявшая подчеркивать свои заслуги. Но Говоров видел командирские качества Симоняка: его талант военачальника, решительность, прямоту, душевную чистоту и честность. Он видел в Симоняке мыслящего генерала, дисциплинированного, но ничего не принимающего на веру без глубокого внутреннего анализа и серьезной проверки.

Симоняк оправдывал доверие, которое ему оказывал Военный совет фронта. Людям, которые с завистью говорили: Повоевал с неделю и гуляй, он мог бы ответить: А что труднее - сокрушить многополосную вражескую оборону, которая создавалась годами, или же войти в пробитую брешь и преследовать противника?.. Но он ничего не говорил. Это было и так понятно.

В операции по освобождению Эстонии корпусу предстояло и оборону прорвать, и настойчиво преследовать противника, не позволяя ему останавливаться на каком-либо рубеже.

Прибалтику сами немцы назвали воротами в Германию. Гвардейскому корпусу довелось уже стучаться в эти ворота. В феврале сорок четвертого года была форсирована река Нарва у селения Долгая Нива. Полки переправились по льду реки, сбили противника и продвинулись до железной дороги Нарва - Таллин. Развить наступление дальше тогда не удалось.