Время бросать камни - Виктор Александрович Стариков
Критика на рассказ «В худых душах» никак не отозвалась. Это можно было понять. Сам же Мамин его ценил. Спустя пять лет, готовя к изданию книги «Уральских рассказов», он первый том открыл рассказом «В худых душах».
Этим рассказом он завязывал авторские связи еще с одним журналом демократического направления — «Вестником Европы».
Что же «Отечественные записки»? Мамин, волнуясь, не мог знать, что Салтыков-Щедрин, прочитав рукопись уральского автора, писал по поводу «Золотухи» соредактору Григорию Захаровичу Елисееву:
«Недавно некто Мамин прислал прекраснейший очерк о золотопромышленности на Урале, вроде Брет-Гарта. Вероятно, в феврале найду место для них. Листов пять будет».
Спустя четыре дня после письма Елисееву, все решив относительно публикации, Салтыков-Щедрин 19 декабря писал в Екатеринбург:
«Милостивый государь Дмитрий Наркисович. Редакция «Отечественных записок» охотно поместит «Золотуху» в одном из ближайших номеров и предлагает Вам гонорар по 100 руб. за печатный лист. Благоволите дать ответ по возможности скорый. М. Салтыков».
Мамин не успел ответить. Письма ходили медленно, в Екатеринбург — более двух недель.
Не дождавшись своевременного ответа от Мамина, Салтыков-Щедрин 5 января 1883 года писал вновь:
«Милостивый государь Дмитрий Наркисович. Недели три тому назад я просил Вас уведомить меня, согласны ли Вы напечатать «Золотуху» с платой по 100 руб. за лист. Не будете ли Вы так любезны ускорить ответом на мой вопрос. Примите уверения в совершенном почтении и преданности. М. Салтыков».
11 января М. Е. Салтыков пишет уже третье письмо Мамину все о том же:
«Милостивый государь Дмитрий Наркисович. Я начинаю думать, что Екатеринбург не существует, потому что уже почти четыре недели тому назад послал Вам первое ответное письмо, а 5 января — второе. Так как из письма Вашего от 27 декабря вижу, предложенные мною условия (100 р. за лист) даже несколько превышают Ваши, то считаю себя в праве счесть это дело конченым — т. е. по 100 руб. за печатный лист и при первой возможности напечатаю «Золотуху». Думаю, что это будет в марте, а может, и в феврале. М. Салтыков».
30 декабря Дмитрий Наркисович писал в Москву брату Владимиру:
«Володька… Ликуй!.. Сейчас только получил письмо от самого Салтыкова о том, что мой очерк «Золотуха» «охотно» принят редакцией «Отечественных записок» и будет помещен в одной из ближайших книжек, с платой гонорара по 100 р. за печатный лист… Ликовствуй, прыгай и веселись!.. Я большего никогда не желал и не желаю…»
В эти же дни Владимиру писала и Анна Семеновна, радуясь успеху сына:
«11 часов вечера. Остается, Володик, ровно час до нового 1883 года. Мы, как добрые люди, еще не спим, ждем новый год. Никола сейчас закончил переписку Митиного рассказа, завтра пошлют в «Вестник Европы». Митя писал тебе о получении им письма Салтыкова, что, конечно, очень польстило его самолюбию и нам всем доставило удовольствие. Вчера Юлинька (знакомая семьи Маминых. — В. С.) пришла к нам и Лизины подружки… угостили их чаем с домашним сыром и колбасою, позднее сварили шоколад и все угостились. Это мы поздравляли Митю…»
Первая половина романа «Приваловские миллионы» была напечатана в январском номере 1883 года, а окончилась в майском. Редакция сдержала свое слово. Это был серьезный успех. Вторую половину романа предстояло еще дописывать и дорабатывать.
Но самым важным своим завоеванием Дмитрий Наркисович считал признание его Салтыковым-Щедриным.
«Золотуха» появилась, как и обещал редактор журнала, в февральской книжке «Отечественных записок».
Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк при поддержке Салтыкова-Щедрина вошел в большую литературу. Появление в журнале «Отечественные записки» означало полное приятие нового автора в демократической литературе.
Ей писатель Мамин-Сибиряк никогда не изменял.
7
1883 год… Счастливый для Мамина многими публикациями, памятный волнениями и тревогами.
Год начался печатанием в журнале «Дело» романа «Приваловские миллионы», занявшего десять номеров. Параллельно с ним «Дело» опубликовало и повесть Мамина «Максим Бенелявдов». Во второй книжке «Отечественных записок» появилась «Золотуха», в седьмой и восьмой — «Бойцы». Прошли очерки и рассказы в журналах «Русская мысль», «Вестник Европы», «Семья и школа». Все это превосходило самые заветные честолюбивые мечты молодого писателя.
В Екатеринбурге вспыхнули нескончаемые и самые разноречивые разговоры о «Приваловских миллионах» и очерках. Те несколько номеров журналов «Дело» и «Отечественные записки», которые получали немногочисленные подписчики, ходили по рукам. Читали нарасхват. Если Дмитрий Наркисович желал писательской популярности, то в родном городе она пришла к нему в несколько уничижительной форме: «Какой-то бывший студентишка, репетитор Мамин, уважаемых людей осрамил…»
Были недоумевающие. Зачем ворошить мусор жизни? Мерзопакостные стороны ее и без писателя всем видны. А что в его писаниях для души? Какая же в его сочинениях отрада, покой? Разве можно читать его «Приваловские миллионы» или «Золотуху» на ночь? «Екатеринбургская неделя» предпочла не заметить появления на страницах многих столичных журналов произведений уральского писателя.
Читатели единодушно сходились на том, что уездный город Узел в романе — это, конечно же, Екатеринбург. Узнавали свой город хотя бы по одному, так обстоятельно описанному дому Харитонова; в основе же всей истории «миллионов» легко обнаруживались еще совсем недавние скандальные события, взбудоражившие екатеринбургский «свет», связанные с неожиданным разорением наследников богатейшего владельца Сергинско-Уфалейских заводов Константина Михайловича Губина.
Екатеринбургское высшее общество было шокировано романом. Споры разгорались главным образом вокруг многих главных персонажей, делались самые невозможные предположения: кто мог послужить для них прототипами? Узнавали, гадали, спорили, оскорблялись. Обсуждали и другое: мог ли писатель, да и вообще имел ли право вот так, за здорово живешь, выставлять в неприглядном и непривлекательном виде уездное общество, открывать напоказ всю его подноготную?
Владимир же сообщал в письме, что екатеринбургская колония в Москве одобрительно встретила произведение своего земляка, злорадно опознавала в каждом персонаже какого-нибудь екатеринбургского джентльмена, сомневались только в старике Бахареве и главном герое Сергее Привалове, вызывавшем единодушные симпатии, — кто стоит за ними?
Порадовался всему искренне, как ребенок, милейший Егор Яковлевич Погодаев.
— Ох, и острое у вас перо, Дмитрий Наркисович, — припевал он, сидя с Маминым в клубном саду, отхлебывая из рюмочки. — Острее, чем жало у пчелы. Ну и расписали вы наше воронье! Слышали, как оно раскаркалось? Утешили вы мою душеньку…
Сам автор ко всем кривотолкам внешне относился равнодушно. Даже в своем дружеском кружке, когда респектабельный Николай Флегонтович Магницкий или шумный Михаил Константинович Кетов, иногда и оба вместе, начинали наседать на
