Оливер Харрис - Письма Уильяма Берроуза

АЛЛЕНУ ГИНЗБЕРГУ

Марокко, Танжер 16 сентября 1956 г.

Дорогой Аллен!

Получил твое письмо. Значит, ждать тебя в январе? Хорошо, на это время стану твоим гидом. Пробуду здесь, как в песне поется, при свете и в тени [359] (пока предки не дадут денежек). Нет больше в мире такого города, как Танжер. Я тут расслабляюсь настолько, что, кажется, еще чуть-чуть — и растаю. Могу часами глядеть на бухту, раскрыв рот, словно парнишка, ничего крупней ручья не видавший. Джанк я забыл, и больше не хочется! Даже если вспомню о наркоте, то ни малейшего искушения попробовать не испытываю.

По-моему, остальные торчки срываются, потому что традиционный способ не лечит их на метаболическом уровне. Зато апоморфиновый метод доктора Дента решает проблему целиком и сразу.

Вот это ты знать должен: в юроде есть святой, который в свободное от святошества время предсказывает будущее. Приходит к нему одна англичанка и просит совета, а он ей: «Женщина, ты хочешь изведать могучей силы из моего источника жизни… — Тут он извлекает из штанов свой источник жизни. — Вот, отобедай из него, сестра, и будет тебе счастье. Ибо даю тебе шанс необычайный». О как, бывает, и такое у нас проворачивают.

Секса во мне как никогда много. Вчера устроил двухчасовой марафон с Нимуном — моей нынешней пассией. Так что сегодня надо думать о высоких материях. И чем же я занимаюсь весь день? Одетый в хэбэшную чехословацкую пижаму винного цвета, предаюсь лени, изобретаю секс-игрушки, типа я Руб Гольдберг; придумал уже целый ряд замечательных кресел-качалок и диванов, которые раскачиваются взад-вперед и в стороны, не говоря уже о кресле-качалке матушки Ли на шарнирах, которые гарантированно выдерживают любые непредвиденности бурной субботней ночи; есть еще виброматрасы, забавные гамаки, тубзики для вагончиков на американских горках и самолетиков в луна-парках; конкретно сейчас разрабатываю прототип акваланга и бассейна, где температура воды подстраивается под температуру тела, и заодно в нем нагоняются искусственные волны.

Домовладелица мной недовольна: запрещает водить к себе столько арабов. Поэтому я и Дэйв [Вулман], этот танжерский Уолтер Уинчел, отыскали пансион, в котором дозволяется все [360]. Управляют местечком две сайгонские шлюхи-наркоманки в отставке. Устроимся на первом этаже: я, Дэйв и Эрик [Гиффорд] (мужик приличную школу закончил — Итон, в 1926-м), который с одним проститутом сошелся на такой теме: подделать украденный дорожный чек. Проститут сначала ко мне обратился, но я отшил его: «Против закона идти? За двадцать-то пять баксов?! Ты за кого меня держишь? За афериста мелкого? Иди вон к Эрику». Надеюсь, прокатит у них, наверняка не узнать. Жернова «Американ экспресс» мелют медленно, но верно и очень мелко. Подойдет однажды к Эрику человек в элегантном сером костюме (эти гады сегодня неплохо зарабатывают, вот и щеголяют в дорогой одежде), похлопает его по плечу и спросит: «Вы — Эрик Тревор-Орме-Смит-Крейтон, он же Эль Чинче (Клоп)?»

Как бы там ни было, мы трое занимаем первый этаж, комнаты выходят в сад, и у нас еще отдельный вход. «Чувствуйте себя как дома, ладно?» — говорит старая шлюха, тыча мне в ребра. Коридорный — паренек-испанец, пидорок приятной (в плане разврата) наружности. А так лицо у него на редкость гнусное и бестолковое. Я такими эпитетами людей редко награждаю, но в случае с этим мальчиком они идеально подходят. Если слышишь, как одна из шлюх орет на весь дом: «Хоселито! Хоселито!» — значит, Хоселито развращает очередного клиента. Эрик, если деньги нужны, сам его трахает. Неплохая, можно сказать, подобралась компания.

Утром случилось странное. Я дышал животом — выполнял упражнение, которому научился в Лондоне у некоего Хорнибрука (а тот — у островитян Фудзи) — как вдруг ни с того ни с сего кончил. Самопроизвольные оргазмы — явление редкое, даже у подростков. Со мной такое было лишь однажды — в Техасе, когда я испытывал на себе оргоновый аккумулятор. Еще момент: мой взор внезапно обратился к прекрасному полу. (Милый, меня аж трясет, я трепещу, но… женщины, оказывается, чертовски пикантны.) Знаешь, наверное, некоторые мужики в пятьдесят осознают свою гомосексуальность. Так может, у меня то же самое? Только наоборот. Непонятные чувства колышутся во мне, когда я вижу, как у какой-нибудь юной цыпочки мило выпирают грудки… Разве такое возможно?! Нет! Нет! И он отбросил в ужасе эту мысль подальше. На подгибающихся ногах вышел на улицу, а в ушах звенел девичий смех, смех, который, казалось, говорил: «Кого ты дурачишь, притворяясь гомосеком? Я же знаю тебя, детка». Что ж, на все воля Аллаха…

Пишу линейное продолжение «Интерзоны». Если будешь доступен по своему обычному адресу, то пришлю вторую главу, когда закончу. Уже скоро. Может, напечатаюсь в парижском издательстве «Обелиск пресс» [361]. Алан, правда, ничего не говорил о возможности опубликовать «Голый завтрак» в Париже. Ладно, a ver, a ver.

Если у тебя завалялся выпуск «Таймс» со статьей про «Вой», то пришли мне, пожалуйста, любопытно взглянуть. Что пишут? Тебя наконец включат в американскую классику [362]?

Большой привет Джеку, Нилу и Корсо. Джеку я напишу в Мексику.

Тут имеются жалкие подобия гондол, на которых я каждый день упражняюсь в гребле. Типа такая у меня физкультура: мышцы сокращаются и расслабляются, сокращаются и расслабляются… очень приятно! И вообще мне столько вещей доставляет удовольствие: простая ходьба, сидение в кафе… не надо принуждать себя писать или делать что-либо — разве что когда в голову вдарит сюжет очередной зарисовки, а случиться такое может в любую секунду. Могу уйму времени провести, просто сидя и позволяя ощущениям свободно течь сквозь меня. Чувство, будто превращаюсь в нечто иное, будто границы меня истираются. И еще — что забавно — когда я начитаюсь тетрадок мисс Грин и иду блядовать, мне чудится, как будто рядом есть кто-то иной. Вот, например: трахал я Ахмеда — он в Большом Танжере самый «искренний» (то есть, на жаргоне рекламщиков, «распутный») проститут, и секс с ним — самый обалденный и раскованный. О чем другие мечтают, то Ахмед делает… Так вот, когда я был с ним в прошлый раз, мне почудилось, будто в комнате есть кто-то Третий. И этот Третий не упрекает меня, не выражает никакого отношения вообще. Он просто есть.

Временами кажется, что я на пороге чего-то невероятного, словно умираю и вижу себя самого. Третий встречался уже несколько раз, без помощи леди Джейн.

Тут паренек один, англичанин, болтает о суициде, мол, жизнь не стоит того, чтобы жить. Бред и чушь. По-моему, мне следует радоваться. Я словно переживаю какое-то откровение, только не могу выразить этого на словах. Дай знать, когда соберешься сюда и проч.