Эдвард Радзинский - Наполеон. Жизнь и смерть

Вскоре очередной посланец Люсьена сообщил: на Венском конгрессе Талейран предложил союзникам отправить меня (точнее – сослать) подальше, на Азорские острова. Он предупреждал, как опасно сейчас оставлять меня рядом с Италией – родиной моих побед. И я понял: если великий хитрец забеспокоился, значит, воистину пора! Мне уже прислали его печальное резюме о вернувшихся Бурбонах: «Ничего не поняли, ничему не научились». Что ж, наши мнения совпадали.

Но эти идиоты на Конгрессе только посмеялись над ним. Они ведь знали, что отвоевать Францию с несколькими сотнями солдат – невозможно… Да и европейской «четверке» было не до меня. Как я и предполагал, меж ними уже начиналась драчка. И вчерашние союзники на Конгрессе обменивались язвительными колкостями…

Итак, я добился главного: европейские глупцы и вправду поверили, что я вечно буду отдыхать на острове, дожидаясь, когда Европа забудет мою славу, и они отправят меня куда-нибудь на край света. Хотя иногда мне кажется, что Англия… эти воистину коварные сыны Альбиона, неверные, туманные, как погода над их злосчастным островом… с самого начала отлично понимали, что я убегу. Они хотели этого, чтобы получить наконец законное право покончить со мной навсегда! И заодно попугать моим возвращением слишком уж возгордившегося русского царя!

Но это я понимаю сейчас. А тогда понял одно – и Люсьен, и Талейран, и я сходимся: время настало! И, еще раз все обдумав, я принял решение. Никто о нем не знал. Все приготовления были сделаны мной в совершеннейшей тайне.

В день отъезда я, как обычно, поужинал с матерью. И уже после чая сказал ей, как бы между прочим: «Нынче ночью я уезжаю… в Париж». Она сначала не поняла. И тогда я добавил: «Я причинил Франции много бед, пора загладить вину».

Она была матерью солдата и женой повстанца. Она поняла и приняла мой поступок, как и то, что, скорее всего, меня ожидало. И сказала: «Господь, видно, не хочет, чтобы ты погиб от дряхлости, он определил тебе смерть с мечом в руке». Обняла и перекрестила.

Я составил обращение к нации: «Французы, я возведен на престол вами! В изгнании я услышал ваши жалобы и упреки своему императору. Вы упрекали меня за то, что ради своего покоя я жертвую благом Отечества. И вот я переплыл море, невзирая на все опасности. Я снова вступаю в свои права, основанные на правах ваших… Солдаты, мы не побеждены! Просто нашлись среди нас изменники – нашим лаврам, нашему Отечеству и своему Государю. Теперь ваш император снова с вами! Присоединяйтесь! И наш орел снова взлетит до небес и сядет на купол собора Нотр-Дам!»

Ночью я отдал приказ. Семь жалких суденышек было в моем распоряжении. Тысяча человек погрузились на них в темноте. Они не знали, куда и зачем мы отправляемся. Я также велел погрузить все золото, которое у меня было, и прикрыть его любимыми книгами. Одни сокровища – другими…

Посреди ночи, когда погрузка закончилась, я велел разбудить членов Государственного совета и коменданта острова. Полусонные, они почти испуганно смотрели на меня.

«Я удовлетворен своим пребыванием на вашем острове, – сказал я несколько насмешливо. – Но неотложные дела зовут меня покинуть сей райский уголок. Я оставляю на ваше попечение мать и сестру». Они так и не посмели спросить, куда я направляюсь.

Когда мы отчалили, я сказал моим солдатам: «Друзья, мы возвращаемся на путь Славы – если вы, разумеется, не против».

Как загорелись их глаза! Какой рев восторга вырвался из их глоток:

«Да здравствует император!»

Но вскоре сильный встречный ветер заставил моряков заговорить о возвращении (что уже бывало в моей жизни). Я приказал продолжать плавание. И ветер, как по команде, вдруг улегся (и это тоже бывало!) Прохладная ночь… свежо… я сидел на палубе, завернувшись в плащ, и ждал рассвета. Я снова был достоин Истории.

Мы подплывали к Каннам. Потянуло ветерком, запели птицы, начало вставать солнце. Птицы!.. Это мой орел взмывал над перепуганными насмерть монархами, над Венским конгрессом!

И Конгресс поспешил объявить вне закона императора, коронованного Папой. Что писали в эти первые дни во Франции наши газеты! «Корсиканское чудовище, тиран…» А что обещали жалкому королю мои маршалы! Герцог Эльхингенский клялся Бурбону привезти меня в железной клетке. Сульт, ставший военным министром короля, разрабатывал диспозицию моего пленения…

А в это время те самые крестьяне, которые еще вчера мазали дерьмом мое чучело, сейчас, увидев меня… Восторг! Слезы! Это была встреча блудных сыновей с отцом, который сам нашел их – к ним вернулся! Я не ошибся. Прекрасная Франция хотела возврата величия – я отучил ее жить в унижении!

И наступил самый прекрасный день моей жизни… да наверное, и всего жалкого века, осиротевшего нынче без моей славы, навсегда потускневшего без моей дерзости. Еще там, на острове, бессонными ночами я мечтал, как это случится. Так и случилось! С горсткой солдат, окруженный толпой крестьян, которые шли со мной на возможную смерть, как на праздник, я увидел вдали их. Наконец-то! Это были войска, посланные меня арестовать. Они построились в каре и ждали…

И тогда я велел остановиться – и крестьянам, и своим солдатам. Приказал им опустить ружья. Сказал: «Теперь – мое дело!» И пошел вперед.

В стареньком зеленом мундире, в треуголке и наброшенном на плечи плаще я шел к тем, кто еще вчера были моими солдатами. Я сразу их узнал… вчерашних моих сыновей… потому что все солдаты – мои дети! Это были солдаты Пятого полка.

Раздалась команда: «Целься!» Они вскинули ружья. Я видел командовавшего ими офицерика, совсем молоденького, видно, из этих новых – «приехавших», не нюхавших пороха аристократов. Я подошел совсем близко… какие бледные были у них лица, как дрожали ружья в их руках…

«Пли!» – закричал каким-то жалким голосом офицер. Но они стояли недвижно.

И тогда, распахнув сюртук, я сказал: «Солдаты Пятого полка! Кто из вас хочет стрелять в своего императора? Стреляйте!»

И они, рыдая, бросились ко мне. Они целовали мне руки… Помню двоих – упав на землю, они обнимали мои колени!

Так начался великий марш на Париж, равного которому нет в истории. Я только стучал табакеркой в крепостные ворота – и они послушно распахивались передо мной. Фейерверки, ликование… и слезы на глазах людей… И, обгоняя меня, в Париж летели слухи о неприступных крепостях, сдававшихся без боя своему императору. Такой был народный восторг!

Толпа, как море – так же изменчива… И вскоре мой неверный маршал, поклявшийся королю доставить меня в железной клетке, вынужден был заявить: «Я не могу двумя руками остановить движение океана!» Ней присоединился ко мне, мы обнялись, и все было забыто!