Матрёна Распутина - Распутин. Почему? Воспоминания дочери

— Только бы не видеть, только бы не видеть…

Вдруг раздался телефонный звонок. Я сняла трубку и узнала голос царицы. Она была взволнована, даже не пыталась скрыть истерики. Царевич отправился на фронт вместе с отцом, чтобы поднять боевой дух в войсках, и заболел.

— Только Григорий Ефимович может помочь.

Я бросилась к отцу. Он лежал, глядя невидящими глазами в потолок, и явно не слышал ни одного моего слова. Лицо его было пепельно-серым, руки ледяными.

Отец знал, что смерть рядом.

Недаром же он за три дня до смерти попросил Симановича помочь ему советом в деле устройства им денежного вклада на имя мое и Варино.

О том, что отец понимал безысходность своего положения, говорит и то, что он решился сжечь все письма, записки и другие знаки внимания, полученные от Александры Федоровны, Николая и их детей, Анны Александровны. Ему помогал Симанович. В комнате они долго оставались сначала вдвоем, потом отец выходил на несколько минут. Возможно, Симанович воспользовался этим и что-то спрятал. Точно я утверждать ничего не могу. На все вопросы относительно тех событий он ничего мне сообщать не хотел.

По прошествии времени, когда открывается непонятное и даже необъяснимое раньше, легко утверждать — и я знал, что будет непременно так. Но в отношении отца все и вправду сходилось. На его лице была печать смерти.

Для лучшего понимания тогдашнего настроения отца приведу случай, описанный Симановичем и произошедший гораздо раньше, в пору, когда отец пребывал в ином настроении духа: «Однажды была предпринята попытка убить Распутина. Несколько молодых людей и офицеров сумели устроить себе доступ к нему. Вначале все было тихо, но когда Распутин вышел на середину комнаты, офицеры вскочили и обнажили свои шашки. У штатских появились в руках револьверы. Распутин отскочил в сторону, обвел заговорщиков страшным взглядом и вскрикнул: «Вы хотите покончить со мною!» Заговорщики стояли окаменелые, как парализованные. Они не могли отвернуться от взгляда Распутина. Все затихли. Случай произвел на всех присутствующих сильное впечатление. Распутин пояснил: «Вы были моими врагами, но теперь вы больше не враги. Вы видели, что моя сила победила. Не сожалейте, что вы сюда пришли, но и не радуйтесь, что вы можете уйти. Не существует больше такой власти, которая могла бы направить вас против меня. Ступайте домой». Молодые люди опустились перед Распутиным на колени и умоляли его их простить.

— Я вас не прощу, — ответил Распутин, — так как я вас сюда не приглашал. Я не радовался, когда вы при шли, и не горюю, когда вы уходите. Теперь уходите. Вы излечены. Ваши гибельные намерения пропали.

Заговорщики оставили помещение».

На следующий день позвонил Юсупов. Сказал, будто бы Ирину Александровну мучат сильные головные боли, лекарства не помогают, вся надежда на отца. При этом отец знал, что княгини нет в Петербурге — она еще не вернулась из Крыма.

Я умоляла отца не ехать к Феликсу. Но отец отмахнулся от моих страхов: «Я ему нужен». Он шел на заклание.

Встречу назначили на 16-е.

Утром 16 декабря отец в неурочный день засобирался в баню. Но, против обыкновения, при этом был совсем невесел.

Печально, но большую часть того дня меня дома не было.

Вечером пришла Анна Александровна. Она уже отбросила костыли, хотя сильно хромала. Ее послала царица — спросить совета отца, как поступить с больной ногой Алексея, а заодно передать подарки всем нам.

Я отвела Анну. Александровну в столовую, где отец пил свою любимую мадеру. Предложила бокал гостье. Она сделала глоток и вздохнула:

— Мы с тобой изменились, Григорий Ефимович.

— Все меняется, Аннушка.

— Я вспомнила, как увидела тебя, когда ты вошел в комнату больного царевича. Рядом с Николаем ты казался великаном.

Она снова вздохнула и передала нам подарки:

— Ее величество считает, что положение не так серьезно, чтобы надо было ехать в Царское.

— Пожалуй, только не пускайте к нему врачей.

В глазах отца была бесконечная грусть. Он уже тогда знал, какой трагически короткой окажется жизнь мальчика.

Подошло время ужина. Отец пил, но не пьянел. Даже вдруг пришел в веселое расположение духа. Катя подала ужин — рыба, черный хлеб, мед — все его любимые блюда. (Только сейчас я поняла — тот ужин был «ужином приговоренного». Перед казнью приговоренному принято давать любимую еду. Отец точно знал — это последний ужин.)

Отец ушел в спальню переодеться. Позвал меня. (Я отметила, что он выбрал самую лучшую свою рубашку — шелковую, с голубыми васильками, — ее вышивала Александра Федоровна.)

Отец стоял у раскрытого бюро. Я увидела пачку ассигнаций.

— Это твое приданое — три тысячи рублей, — сказал отец.

Около семи часов раздался звонок в дверь. Пришел Александр Дмитриевич Протопопов — министр внутренних дел, часто навещавший нас.

Вид у него был подавленный. Он попросил нас с Варей выйти, чтобы поговорить с отцом наедине. Мы вышли, но через дверь слышали все.

— Григорий Ефимович, тебя хотят убить.

— Знаю.

— Я советовал бы тебе несколько дней не выходить из дома. Здесь ты в безопасности.

— Не могу.

— Отмени все встречи.

— Поздно.

— Ну так скажи мне, по крайней мере, куда ты со брался.

— Нет. Это не моя тайна.

— Ты не понимаешь, насколько серьезно твое положение. Весьма влиятельные особы замыслили посадить на трон царевича и назначить регентом великого князя Николая Николаевича. А тебя либо сошлют в Сибирь, либо казнят. Я знаю заговорщиков, но сейчас не могу назвать. Все, что я могу — удвоить охрану в Царском Селе. Может, ты сегодня все же останешься дома? Подумай. Твоя жизнь нужна их величествам.

— Ладно.

Когда Протопопов ушел, отец сказал, ни к кому не обращаясь:

— Я умру, когда Богу будет угодно.

Потом около часа мы сидели в столовой. По просьбе отца я читала Евангелие от Иоанна: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог…» И отец толковал: «И Слово было плотию и обитало с нами».

Часы в прихожей пробили десять. Отец поцеловал Варю, потом меня, пожелал доброй ночи, потом отослал нас спать. Они с Катей поговорили еще, вспомнили о прежней жизни в Покровском, о купаниях и рыбалке на Туре, о хозяйстве.

Я не могла уснуть. Меня заполнял страх. Когда часы пробили одиннадцать, Катя тоже легла спать. Вскоре дом погрузился в тишину, нарушаемую тиканьем часов, отсчитывающих последний час жизни моего отца в доме номер 64 по Гороховой улице.

В назначенный час отец вышел из дома. Его ждал присланный Юсуповым автомобиль.