Загадка и магия Лили Брик - Аркадий Иосифович Ваксберг
Примаков был на шесть лет моложе Лили — разница, по ее критериям, ничтожная. За его плечами уже была трагически счастливая женитьба — на дочери классика украинской литературы Михаила Коцюбинского и сестре главнокомандующего войсками советской Украины Юрия Коцюбинского — Оксане, умершей во время родов вместе с новорожденным сыном; в последующие годы судьба подарила ему еще двух детей. Лиля нашла в нем не только «настоящего мужчину», не только «пламенного революционера» с богатой романтической биографией, но и незаурядного литератора, автора стихов, новелл, трех книг очерков о зарубежных его авантюрах, причем одна, про Японию, издана под псевдонимом «Витмар» (Виталий Маркович!), другая — про Китай — под псевдонимом «лейтенант Генри Аллен».
О советском участии в китайских боях упоминать было запрещено, так что в силу одного уже этого книга, при несомненной даровитости исполнения, была ложью от начала и до конца. Но все равно Примаков был человеком, причастным к литературе, — для Лили это имело большое значение. Еще большее, возможно, значение имело то, что одно из стихотворений Примакова даже стало популярной песней: «На степях на широких, на курганах высоких, у бескрайнего синего моря много крови пролито, много смелых убито, не стерпевших народного горя».
С того момента, как в жизнь Лили вошел Примаков, все ее амурные истории прекратились. Ни одного романа, ни одного любовного приключения у нее больше не будет. Возраст этому уж никак не был помехой: она сошлась с Примаковым, еще не достигнув и сорока. Просто Примаков — не Маяковский и не Осип Брик: никаких приключений он не потерпел бы, а союзом с ним Лиля действительно дорожила. И никакой теоретической базы под свободу любви она больше не подводила — за отсутствием потребности в самой этой свободе.
Стало быть, все любовные истории, так шокировавшие ее современников и неотделимые от ее биографии, вовсе не были Лилиной сущностью, а всего лишь образом жизни, притом в определенное время, в определенных условиях и при определенных спутниках — Маяковском и Брике. Похоже, ее неуемная потребность в коллекционировании незаурядных людей своего времени сопрягалась с опасностью кого-либо упустить (как ни странно, но это — своеобразная форма неосознанного комплекса неполноценности!), а гарантию прочности уз, в ее представлении, могла дать только постель, без которой даже очевидный успех не считался подлинной победой…
Никогда ни за кем не следовавшая, а напротив — вынуждавшая следовать за собой своих мужчин, — Лиля полностью подчинила жизнь Примакову, покорно отправляясь за ним в провинциальное «изгнание», как и подобало во все века генеральской жене. Пока он был в Свердловске — там же пребывала и она, довольствуясь информацией о бурной московской жизни из Осиных писем.
«Не думай, что здесь, в Москве, веселей, — утешал ее Осип в ответ на жалобы про свердловскую скуку. <…> Все люди стали ужасно скучные, не с кем слово сказать…» Впрочем, может быть, это не были только слова утешения: с уходом Маяковского не столько сама литературная жизнь, сколько жизнь их привычного круга заметно потускнела.
После Свердловска местом пребывания Примакова на короткое время стала Казань — Лиля ездила и туда. В феврале 1932 года его перевели в Ростов-на-Дону, назначив заместителем командующего Северо-Кавказским военным округом. Лиля снова последовала за ним. Здесь ее настигла телеграмма от Осипа: «Киса! 20 лет прошло, как Mase венчал нас. Жили очень хорошо. Хоть начни сначала!» В буре прошедших лет она успела забыть об этой дате, уже ничего, в сущности, не означавшей. А Осип помнил…
Его жизнь становилась все интенсивней, в разных своих ипостасях он был нарасхват: писал статьи, сценарии фильмов — художественных и документальных, оперные и балетные либретто, пьесы для театра. Из Лондона вернулась Елена Юльевна, поселиться с дочерью она не могла, — там, в Спасопесковском, жили Осип с Женей и Лиля с Примаковым, когда наезжали в Москву. Пришлось для нее снимать комнату в общей квартире, и особого желания общаться с дочерью у нее, видимо, не было: иначе и до Ростова добралась бы, и Лиля с куда большей частотой навещала бы Москву, оставляя Примакова хотя бы на несколько дней.
Снова прикатили Эльза с Арагоном — он теперь работал для Коминтерна, который его и пригласил, — в журнале «Литература мировой революции». Как и все гости этого почтенного учреждения, Арагон получил комнату в гостинице «Люкс». Он уже был, среди многого прочего, автором беспримерного гимна палаческому лубянскому ведомству — поэмы в честь ГПУ, где призывал чекистов явиться в Париж с карающим мечом в руках («Воспеваю ГПУ, который возникнет во Франции, когда придет его время. <…> Я прошу тебя, ГПУ, подготовить конец этого мира <…> Да здравствует ГПУ, истинный образ материалистического величия!»). Он был еще и автором апологетических статей, страстно одобрявших расправу над подсудимыми на фальсифицированных московских процессах мифической «Промпар-тии» и не менее мифического «Союзного бюро меньшевиков». Вряд ли столь крутое превращение бывшего дадаиста и сюрреалиста в пламенного певца красного террора обошлось без влияния Эльзы.
Теперь по заданию Коминтерна он переводил Маркса с английского на французский, но эта его бурная деятельность почему-то вызвала гнев так называемой французской секции Коминтерна. Пресловутый Андре Марти, которого называли тогда в Советском Союзе не иначе как «легендарным» (он поднял бунт французских моряков в поддержку русских большевиков), написал донос в руководство Коминтерна, напирая на то, что «партия не давала разрешения товарищу Арагону покидать Францию». Чтобы не обострять своих отношений с «французской секцией», коминтерновские вожди объявили о своем невмешательстве во внутренние дела братской партии и сочли работу товарища Арагона в журнале законченной. Принужденный покинуть гостиницу «Люкс», он вместе с Эльзой еще остался на какое-то время в Москве, воспользовавшись отсутствием Лили: Осип не мог не потесниться и предоставил в их распоряжение одну комнату. «Эльза с Арагоном живут хорошо, — сообщал Осип Лиле в Ростов. — Эльза веселая, Арагон в почете».
Время от времени Лиля все же наезжала в Москву — проводила там несколько дней — «в тесноте, но не в оби-де» — и мчалась обратно. В своем «захолустье» она жила только московскими новостями, о которых сообщал Осип. Новости были неутешительными: издание книг Маяковского кем-то невидимым тормозилось, издание книг и даже статей о нем — еще энергичней.
Совсем скандальный эпизод произошел с одной из страстных пропагандисток творчества Маяковского, знавшей его при жизни, — критиком и публицистом Любовью Фейгельман. По настоянию «политредактора» (то есть цензора) Клавдии
