Светлана Бестужева-Лада - Звездные судьбы. Исторические миниатюры

— Виноват, государь! Люблю Марьюшку!

— Давно ль ты её любишь? — спросил его царь.

— Третий год…

Платонических воздыхании Петр не понимал и не признавал, к тому же прекрасю знал нравы своего двора. Потому, естественно, задал следующий вопрос:

— Раз любишь, значит, она бывала беременною?

— Бывала, государь.

— Значит, рожала?

— Два раза скидывала, один родила, да мертвого.

Петр и на этом не остановился: «привычные выкидыши» тогда были делом редким, а рождение мертвого младенца тоже не являлось нормой, чаще при родах умирали роженицы. Потому допрос был продолжен:

— А видел ли ты младенца мертвым?

— Нет, — простодушно ответил Орлов, — не видел, а от неё узнал.

Вот тут-то Петру и вспомнился найденыи в дворцовом саду мертвый младенец. И царь тотчас же приказал привести к себе Марию Гамильтон. Та сначала все отрицала, клялась в своей невинности, но Петр круто взялся за дело, и вскоре фрейлина созналась, что «она с Иваном Орловым жила блудно и была беременна трижды. И двух ребенков лекарствами из себя вытравила, а третьего задавила и отбросила».

Орлов был посажен в крепость, «а над фрейлиною, — писал один из современников, — убийцею нераскаянною, государь повелел нарядить уголовный суд». Любовникам не повезло ещё и потому, чго их дело раскрылось как раз тогда, когда Петр находился в страшном нравственном возбуждении: это были те самые ни, когда шел суд над царевичем Алексеем Петровичем, кончившийся казнью царвича и его соучастников. Теряя старшего сына, не имея уверенности в том, что мпадший сын от Екатерины сможет дожить до совершеннолетия и царствовать, и вообще не слишком счастливый в свих детях, Петр не смог простить Марии Гамильтон такого легкомысленного огношения к «благословению Божьему» — детям. Именно в этом и было все дело, а не в том «блудно» или не «блудно» она жила с Иваном Орловым: сам Петр соизвоиил обвенчаться с Екатериной тогда, когда она родила ему уже пятерых (!) детей. но, с другой стороны, что позволено Юпитеру…

О крайнем раздражении Петра против «детоубийцы» свидетельствует и тот факт, чтоo он приказал отправить Марию Гамильтон в застенок и подвергнуть пыткам, причем сам на них присутствовал. Ничего нового, впрочем, фрейлина под пытками не сказала, как, однако, не сказала ни слова в обвинение того, кого она любила и из-за кого попала в такое положение. Орлов же, панически боясь и пыток, и казни, писал из крепости, где его держали под стражей, одно письмо за другим, причем чернил в этих посланиях свою любовницу, как только мог. Он так заврался, что, справедливо опасаясь быть уличенным в клевете, начал каяться, ссылаясь на беспамятство: «Прошу себе милостивого помилования, что я в первом письме написал лишнее: когда мне приказали написать, и я со страху и в беспамятстве своем написал все лишнее… Клянусь живым Богом, что всего в письме не упомню, и ежели мне в этом не поверят, чтобы у иных спросить — того не было».

О возлюбленной — ни слова. А её между тем приговорили к смертной казни и с подписанием приговора заковали в железо. Так она провела четыре месяца.

Долгое заточение фрейлины, по-видимому, дало её покровительнице-императрице надежду на то, что Петр решил просто припугнуть несчастную девушку, а ни в коем случае не доводить дело до смертной казни. К тому же «дело Гамильтон», как сейчас сказали бы, всколыхнуло общественное мнение, и самые влиятельные придворные пытались убедить государя ограничиться пострижением виновной в монахини. Тоже, конечно, не подарок для молодой девушки, но все же лучше, чем смерть. Конечно, дело было не в особой гуманности придворных: восемнадцатый век был более чем жестоким временем, и смертные казни составляли неотъемлемую часть общественной жизни. Отрубание головы считалось ещё милостью, «в моде» были четвертование, колесование и прочие экзотические штучки. Так что сам по себе приговор императорской фрейлине никого особо не взволновал. А вот основание для этого приговора…

Восемнадцатый век был столь же легкомыслен, сколь и жесток, и десятка полтора придворных красавиц почувствовали топор палача, занесенный над их шеей. Поэтому, хлопоча о помиловании Гамильтон, знатные персоны того времени хлопотали прежде всего об отмене прецедента. Тем более что у многих ещё были живы в памяти другие казни, одобренные Петром: женщин-мужеубийц, например, зарывали в землю живьем по шею и оставляли так на милость погоды и диких зверей. Причины преступления никого не волновали: одинаково наказывали и хладнокровную, расчетливую убийцу, и несчастную, обезумевшую от ежедневных побоев и издевательств мужа. Так что время, повторяю, было «веселое», и расставаться с жизнью из-за обострения у царя нравственности никому не хотелось.

За Марию Гамильтон хлопотали сама императрица Екатерина I и невестка царя, вдовствующая царица Прасковья Федоровна, многие другие близкие к государю лица. Первоначально Петр не говорил ни «да», ни «нет». С одной стороны, он не любил менять единожды принятого решения, даже если принимал его под влиянием момента. С другой стороны, поговаривали (возможно, не без основания), что благосклонностью красавицы-фрейлины пользовался не один Иван Орлов, а и сам государь-император. Во всяком случае, когда, наконец, потребовалось решить, казнить или. миловать, Петр вышел из положения достаточно своеобразно — переложил ответственность на других. Точнее, на царицу Прасковью Федоровну, горячее всех хлопотавшую за «детоубийцу»:

— Чей закон есть на таковое злодеяние? — спросил Петр свою невестку.

— Вначале Божеский, а потом государев, — отвечала царица.

— Что же именно законы сии повелевают? Не то ли, что «проливая кровь человеческую, да прольется и его»?

Царица вынуждена была согласиться с тем, что за смерть полагается смерть.

— А когда так, — подвел итоги Петр, — порассуди, невестушка, ежели тяжко мне и закон отца или деда моего нарушить, то коль тягчее закон Божий уничтожить? Но ежели кто из вас имеет смелость, то возьмите на души свои сие дело и решите, как хотите, — я спорить не буду.

Смельчаков, однако, не нашлось. Никто не желал ни брать на себя ответственность, ни делать то, на что у самого государя очевидной охоты не было. Хотя обычно Петр не боялся нарушать законы, в том числе и законы Божий, не говоря уже о тех, которые были установлены его отцом и дедом. А слабость, проявленная им по отношению к «Марьюшке», была едва ли не единственной в его жизни: «царь-плотник» не гнушался и лично голову отрубить, если считал сие за благо.

Казнь состоялась 14 марта 1719 года на Троицкой площади близ Петропавловской крепости. Все, в том числе и приговоренная, были уверены, что в последнюю минуту государь дарует Марии Гамильтон свое помилование. Действительно, Петр был ласков с юной (ей ещё 19 лет не исполнилось!) женщиной, простился с нею, поцеловал её в лоб и даже, по некоторым свидетельствам, дал ей слово, что к ней не прикоснется нечистая рука палача. Но в заключение якобы сказал: