Матюшкин Федорович - Повседневная жизнь Арзамаса-16

Те, кто знал Н. А Дмитриева, абсолютно не сомневаются в достоверности данного диалога. Появление политического меморандума Андрея Дмитриевича было далеко не однозначно воспринято в среде теоретиков. Следует учитывать, что при всем огромном уважении к нему, его коллеги вовсе не были склонны делать из него легенду. В то же время стенную газету в секторе со статьей без подписи с осуждением его поступка сняли почти сразу.

Нельзя отрицать, что рассмотрение проблем достаточности ядерных вооружений, соотношения военной и гражданской экономик, доступности и достаточности политической информации, морального облика руководства страны, частично высказанных затем Сахаровым, занимало не такую уж малую часть умов теоретиков. Как раз владение научной методологией позволяло в ходе тех же теоретических семинаров, не связанных с производственной тематикой, осуществлять системный анализ социальных процессов. Именно данный методологический подход позволял видеть, при всем том, что не хватало информации и специальных знаний, многие болевые точки процессов, происходящих в «датском королевстве». Это вовсе не носило характер того явления, которое в верхних кругах назвали «сахаровщиной», это не носило в себе антисоветизма. Скорее, это было естественное желание людей, привыкших мыслить масштабными категориями, осознавших свою роль в мировой политике, к тому же признанных тем же руководством страны в качестве опоры власти, высказать свое видение путей развития.

Пожалуй, Н. А. Дмитриев наиболее точно выразил позицию тех, кто считал себя политическими оппонентами Сахарова, в то же время оценивая сам факт выступления академика в защиту гражданских прав полезным. Отвечая академику В. Келдышу на его просьбу поделиться воспоминаниями о А. Д. Сахарове, Дмитриев писал: «В общем, по-моему, многое или даже большая часть того, что говорил Андрей Дмитриевич, было неправильно, и, тем не менее, я считал его деятельность полезной и говорил ему об этом, и продолжаю так считать[99]. То, что было неправильного, до народа не доходило или плохо доходило. Доходило же только то, что есть, мол, ученый Сахаров, который „за народ“, который говорит все, что хочет, и заглушить его невозможно. Андрей Дмитриевич, так сказать, ввел явочным порядком „гласность“.

Что мне казалось неправильным в выступлениях Сахарова?

Уже в самом первом меморандуме Андрея Дмитриевича меня покоробила не резкость критики им нашего общественного строя, а использование штампов и языка западной пропаганды, употребление термина „тоталитарный“ и т. п. Сейчас это общепринято, но по-прежнему звучит как-то некрасиво — то ли как некультурно, то ли как неостроумно.

Во-вторых, в меморандуме было утверждение, что наиболее эффективным строем является не капитализм и не социализм, а нечто среднее. Когда я спросил Андрея Дмитриевича, откуда он это взял, он ответил, что оптимум всегда бывает посередине — утверждение для естественника несколько легкомысленное. Не менее правдоподобна ситуация, когда эффективность, как функция „расстояния“ строя от социализма или капитализма — вогнутая, обе крайние точки образуют относительные максимумы, то есть и социализм, и капитализм устойчивы по отношению к малым возмущениям, а посередине имеется не максимум, а минимум эффективности, то есть положение заведомо неустойчивое. Похоже, что и опыт, и логическое рассуждение говорят именно за такую ситуацию»[100].

С Андреем Дмитриевичем Николай Александрович встречался несколько раз и пытался убедить его в правильности марксизма и коммунистических идеалов. Сам же и признавался, что успеха не имел. Андрей Дмитриевич не был спорщиком и не был склонен подвергать сомнению свою позицию. Дмитриев писал: «Я помню единственный случай, когда (я не знаю, удалось ли мне его убедить) его позиция изменилась или чуть-чуть изменилась. Тогда произошло ухудшение отношений СССР и Китая и общество в основном считало, что идеологический разрыв с китайцами и сближение за этот счет с Западом, с США приведет к либеральным сдвигам у нас. Я доказывал, что все наоборот. Хороши китайцы или плохи, но надежда за счет разрыва с ними приобрести какие-то выгоды крайне аморальна, в сущности, является проявлением империалистической политики с нашей стороны. Всякая же аморальность вынуждает затем делать шаг назад от либерализма». Как свидетельствуют факты, Сахаров по китайским вопросам не стал выступать.

Дмитриев не воспринимал позицию Сахарова по колониальному вопросу. «Хорошо, предположим, освободившись от марксистской идеологии и перейдя на „общечеловеческую“ позицию, приходится отказаться от постулата, что восставшие колонии всегда правы, а колонизаторы всегда неправы. Но заменять его противоположным постулатом — колонизаторы всегда правы, — по-моему, нет никаких оснований» — отмечал он.

И далее: «Не нравилась мне и позиция Андрея Дмитриевича по еврейскому вопросу, слишком просионистская и, по-моему, антиеврейская. Например, когда палестинские террористы убили израильских спортсменов на олимпиаде, израильтяне ответили на это возмездием — бомбардировкой палестинских лагерей. Государство, претендующее на цивилизованность и моральность, стало на одну доску с террористами. Андрей Дмитриевич тогда заявил протест против действий палестинцев. Я спросил у него, почему бы не подвергнуть критике заодно и действия Израиля? Андрей Дмитриевич сказал, что это излишне, желающих критиковать Израиль и без него достаточно»[101].

Даже у открытых сторонников Андрея Дмитриевича вызывало смущение использование иностранного радио, как единственного способа давления на советское руководство. Не случайно в своих записках Дмитриев отмечал:

«Конечно, опираться на западные средства массовой информации, получать Нобелевскую премию мира — значит, идти на определенное унижение, а что делать? Чтобы делать политику вполне честно, надо стать на уровень Иисуса Христа, не только идти на любые жертвы, но и стать выше духа борьбы, логики борьбы. Однажды я спорил с Андреем Дмитриевичем на какую-то политико-моральную тему, что-то вроде того, что добро должно быть с кулаками, и в качестве последнего аргумента я напомнил, что и Евангелие требует того же. Андрей Дмитриевич на это спокойно ответил: „А я — не христианин“. Я совершенно растерялся и сказал, что, во всяком случае, это мнение надо учитывать, на что Андрей Дмитриевич ответил: „Я все учитываю“. Тем не менее я думаю, что по существу я был прав. Если по моральному вопросу совпадают мнения марксизма и Евангелия, скорее всего, это мнение правильное. Кто хочет быть гуманнее Иисуса Христа, рискует сильно ошибиться, а кто считает возможным предъявлять моральные требования ниже, чем предъявляет марксизм (хотя бы на словах), рискует далеко зайти»[102].