Владимир Хазан - Пинхас Рутенберг. От террориста к сионисту. Том II: В Палестине (1919–1942)

Был сильно disap

ointed21. И в этом неудовлетворительном настроении полетел дальше22.

Почему не дадите знать о себе из Вашего прекрасного недостижимого далека <?> Мир перестраивается. Человечество перерождается (надеюсь, что к лучшему). Голод и мор уже наступили. Войны и революции приближаются. Гром и молнии, наводнения, землетрясения, конференции, конгрессы… Все неумолимой стихией прокатывается над растерянным, мятущимся человечеством. А Вы сидите комфортабельно в Beau Site23, комфортабельно молитесь Богу. И в ус не дуете. Хорошо ли это? А если хорошо – почему и меня, старого друга, не научите?

Я, конечно, не сужу. Чтобы не быть судимым24. От рождения трус. Но все-таки написали бы. И не вводили бы в искушение. Одним грехом Вашим меньше замаливать пришлось бы.

Встретил в Лондоне случайно кузину Вашу – Марью Самойловну <Цетлину>. Много лет ее не видел. Деловитая она стала. Но старая и неинтересная. Уж эти мне «годы». Увеличение измерений в пространстве. И главное во времени, морщинах, окраске лица и умственных процессах. Зачем ученые и философы выдумали эти концепции <?>. От одной только злобы на них сидишь и лысеешь. Хоть кричи караул. Для личного успокоения, конечно.

Сейчас – суббота, и большие красивые тучи тихо надвигаются на Хайфу. Прекрасный закат. Прекрасны море и горы в спокойном величии своем. Тихо кругом. Где-то одинокая женщина поет грустную, одинокую песню. Одинокий богобоязненный еврей обходит улицы, дует <в> «шофар». Напоминает беспокойным евреям, что суббота настает25. Чтобы успокоились. Археологический чудак. Не знает, не понимает, что людям нашего поколения, поколения нашего времени – покоя не найти. Ни в прекрасной Хайфе, ни во всем прекрасном Божьем мире. Не найти. Покуда не перегорит внутренний огонь, очищающий человечество. От веками накопившейся мрази и грязи26.

Хорошо и достойно будет людям жить тогда на свете. А покуда?! Может, Вы и правы. Молиться Богу, должно быть, хорошее и удобное времяпрепровождение. В такое нехорошее и неудобное время.

Будьте здоровы и счастливы.

Привет Илье Исидоровичу.

П. Рутенберг

Фондаминская – Рутенбергу

130 av. de Versailles

Наш новый адрес

26 décembre 1933

Дорогой Петр Моисеевич,

Сегодня пришли из Палестины пампельмусы27 для Александра Федоровича <Керенского> и нас. Раз из Палестины – то от Вас. Спасибо большое. Буду едя (новый глагол) Вас вспоминать, хотя я Вас и так не забываю. Помните, как я Вас учила жизни в Casino de Paris? Тогда я уже болела плевритом, который в сентябре перешел в воспаление легких, от которого я чуть было не уехала далеко, далеко. Вы скажете, что «это нормально», я, пожалуй, тоже так думаю, но раз это не случилось, то я даже этому рада. Я до сих пор не выхожу, но почти здорова.

Мы переехали на новую квартиру, и ей тоже очень радуемся. Живем внизу. Окна выходят в сад; совсем, как помещики28.

Еще мы очень радуемся присуждению премии Ивану Алексеевичу29. Теперь они, получив медаль, диплом и деньги, поехали в Дрезден к Степунам30, оттуда в Париж и в Grasse.

Мы в этом году поедем в Grasse в феврале <(> подчеркнула, а то Вы можете проехать Grasse и не заехать, думая, что мы в Париже <)>.

Если бы я и не получила пампельмусы, я бы Вам все равно написала. Во-первых, так просто бы написала, а еще приходила ко мне Софья Григ<орьевна> Petit31 и все страшно волнуется за своего племянника. Нет возможности здесь с Нансен<овским> паспортом получить работу, и он в таком душевном состоянии, что они за него боятся. Вы летом говорили, что сможете его пристроить. В семье Балах<овских> есть какое-то подсознательное чувство, что чем-то Вы им обязаны32.

У меня такое чувство, что Вы плохо читаете письма: правда ли это?

Поздравляю Вас с наступающим Новым годом и желаю Вам всего, всего хорошего.

Где Вы и когда собираетесь в Париж и в Европу?

Илья Ис<идорович> сердечно кланяется и благодарит.

Ваша Ам. Фондаминская

Фондаминская – Рутенбергу

Paris, 18 fevrier 193433

130 av. de Versailles

Дорогой Петр Моисеевич,

Так значит я Вас забыла? Ну так я тоже буду злая и скажу, что не писала одну пятницу, т. к. совсем мне было плоховато. Забуду же я Вас, только если прибыв на тот свет, у меня отнимут память. Я буду очень огорчаться. Это письмо пусть бежит за авионом по земле. Хочу Вам рассказать про наши новости. Серию закончили на 14, 15-ый не вышел – худею34. 45 кило. Тайно даже от Ил<ьи> Ис<идоровича> Мария Сам<ойловна Цетлин> взяла и пригласила Hautanta. Очень затягивалось дело с Манухиным. Haut<ant> нашел, что горло много лучше стало, что раздражение, кот<орое> причиняет боль, – от гриппа, и что это пройдет. Он настаивает на сне обязательном. Для этого надо найти средство, которое я выношу. Новое дали в эту ночь, но из-за него она была бессонная. Очень раздражало горло и вызывало кашель. Было мучительно, т. к. спать хотелось. Будем искать еще и еще. Стараюсь есть. Вера Ив<ановна Руднева> просит Вас за камелии поцеловать и страшно рада, что они у меня. Еда у меня чудесная, если бы только могла есть35. Отношение к моей болезни меня так волнует, что я прямо и передать не могу. От друзей приходила Зайцева36 и рассказывала, что молебны служат и все молятся и что последняя молитва ее мужа обо мне. Есть здесь замечательный человек. Священник, кот<орому> папа поручил изучение православной церкви. Он изучал, изучал, да и перешел в православие. Папа просил ему передать, что неверно он понял свое задание. Он еще молодой, лет 38–40. Образования огромного37. Встречала я его у нас на религиозно-фил<ософских> собраниях38. И<лья> Ис<идорович> с ним встречался часто.

Теперь попросил позволения прийти ко мне и помолиться. Представьте, после его ухода спала 1 Уг ч<аса> подряд, чего не было за всю болезнь. Вчера приходил и говорит, что поражен, к<аж в самых разнообразных кругах мною интересуются, молятся и хотят моего выздоровления. На днях он читал лекцию и после лекции во время молитвы обратился к аудитории: «У меня есть друг, кот<орый> исповедывает другую веру, очень больна, ей трудно спать. Предлагаю всем помолиться за нее». Меня это волнует. Я уверена и знаю, что все незаслуженно. Теперь не боюсь Вам писать подробно. Кончаю, устала очень. Не могу сказать, что чувствую себя бодро и хорошо, но, б<ыть> м<ожет>, придет время и поправлюсь. Надо стараться.

Надеюсь, что у Вас с ухом продолжает быть все в порядке и погода наладилась. Берегите себя и будьте благополучны.

Ваша Дуреха

Фондаминская – Рутенбергу

Paris, 26 janvier 1935

130 av. de Versailles