Артем Драбкин - По локоть в крови. Красный Крест Красной Армии

Всевозможные лекторы и пропагандисты из обкома, горкома и других организаций в один голос твердили о нерушимой дружбе Советского Союза с Германией, и что главный противник, желающий нас столкнуть лбами и ввергнуть в войну, — Англия, оплот мировой буржуазии. Для меня лично начало войны явилось серьезным потрясением.

— Расскажите подробнее, что происходило с вами и что творилось в Витебске в первые дни войны.

— Утром двадцать второго июня меня разбудила мама и сказала, что на нашей улице идут разговоры о какой-то войне. Наскоро одевшись, я вышел на улицу. Стояла какая-то жуткая, особая тишина, то тут, то там шептались между собой маленькие скопления людей, одни говорили, что немцы уже бомбили Минск, Киев, Москву, а другие утверждали, что наши уже перешли границу, хорошо всыпали немцам и те бегут без оглядки от наших границ. Радио периодически передавало бравурные марши или молчало. Никто ничего толком не знал, но все задавали один и тот же вопрос: как понимать заявление ТАСС от четырнадцатого числа, какая может быть после этого война? Но после выступления по радио Молотова стало ясно, что война — это уже не слухи, а реальность. Высоко в небе непривычно натужно гудели моторы пролетавших самолетов. Витебск еще не подвергался бомбежкам, война казалась где-то очень далеко от нас, и вообще думалось, что это не война, а какое-то недоразумение, которое скоро кончится.

23 или 24 июня пошли первые слухи: немцы бомбили вокзал — есть убитые и раненые. Появились первые беженцы, в основном это были жены и дети командиров Красной Армии из Прибалтики. Почти все они были полураздетыми, без домашнего скарба, рассказывали, какие тяжкие испытания перенесли во время своего бегства.

Их старались успокоить, кто сколько мог давал им деньги, кормили, приглашали в гости на ночлег, всячески пытались помочь. В последующие дни поток беженцев все возрастал и увеличивался, но они почти не задерживались в городе, узнавали дорогу на восток и продолжали идти. В институте ходили разговоры о формировании проректором Фещенко партизанского отряда, но толком никто ничего не знал. Секретарь комитета комсомола института объявил, что в городе формируется истребительный отряд, и комсомольцы могут добровольно вступить в его ряды. (Кстати, в этом отряде был Ефим Гольбрайх, с которым вы уже делали интервью.) Этот отряд формировался в клубе фабрики имени К. Цеткин. Я и еще несколько студентов пошли в этот клуб. Там уже было полно молодежи из разных заводов, фабрик и учебных заведений.

Наш командир взвода, такой же студент, как и мы, долго и нудно стал объяснять задачу истребителей (или как их потом стали называть — ястребков) — охранять различные объекты в городе, вылавливать шпионов, диверсантов и провокаторов, следить за светомаскировкой и так далее. Нам выдали какие-то допотопные пятизарядные винтовки образца конца XIX века. Как выглядят немецкие шпионы и диверсанты — каждый истребитель решал сам. Образы вражеских лазутчиков в нашем понимании и сознании сложились в основном из кинофильмов и литературных произведений того времени. Помню, как в первые дни патруль «ястребков» привел в штаб истребительного батальона немецкого шпиона, задержанного на улице, и доложил, что пойман заброшенный в наш тыл немецкий агент. Этот задержанный человек возмущался на чистейшем русском языке, кричал, что он еврей, а не немец, и только после того как один из пришедших «ястребков» в нем опознал своего институтского преподавателя, его отпустили (а ведь в горячке спокойно могли и шлепнуть), а над слишком бдительными и ретивыми «ястребками» долго посмеивались… Меня назначили командиром отделения, я взял всех на учет и выдал каждому «ястребку» патроны. Объектом для круглосуточной охраны была почта на улице Ленина, потом нас перебросили на охрану нового моста через Двину, а затем — железнодорожного вокзала. Но до вокзала мы не дошли, по пути нам изменили задание и послали на военный аэродром во внешнюю охрану, по периметру летного поля.

Мой пост находился на самом краю аэродрома, рядом ни живой души, и хотя ночи были светлыми и короткими, за каждым деревом, кустом или столбом мерещился крадущийся противник… Постепенно наш истребительный батальон стал таять на глазах, началось дезертирство. За время своей службы в истребительном батальоне я несколько раз выбирался домой, прибегу, посмотрю на всех и опять убегаю назад в отряд. Дома мы обсуждали сложившееся положение, но ничего определенного не предпринимали.

Многие уже стали покидать город, на нашей улице стало меньше соседей.

Брат Яша мне говорил, что его завод уже начал эвакуацию, и ему предложили уехать вместе с заводом, но пока он тоже назначен в какую-то команду по охране заводского имущества. Посоветовать что-то дельное маме я по своей неопытности не мог, да и не верил, что немцы возьмут город. Девятого или десятого июля я смог вырваться из своего подразделения и забежал домой, где застал только Яшу, мама еще ходила на работу, а сестра Циля была у подруги. Наскоро поговорив с братом и не дождавшись мамы и сестры, я стал собираться обратно в свой уцелевший отрядик, так как командир сказал, чтобы я быстро возвращался. Я оставил дома все свои документы и фотографии, которые таскал с собой, взял только паспорт и свидетельство об отсрочке от призыва, а за остальными документами думал зайти в другой раз. Крепко обнялся с братом, мы прощались с ним долго, словно предчувствовали, что видимся в последний раз…

Я попросил у Яши папиросы, он отдал мне свою пачку папирос «Крым», коробочку от которых я потом хранил как память и пронес с собой по всем фронтовым дорогам…

Мы постояли еще немного, и я нехотя стал отходить. Яков стоял на крыльце и смотрел мне вслед. Я еще несколько раз оглянулся, потом завернул за угол… и с этого дня началась наша общая трагедия. Ночью остатки нашего истребительного отряда куда-то направляли, где-то останавливали, и даже я, коренной витебчанин, не смог сориентироваться и понять, в каком же районе города мы находимся.

От отступающих красноармейцев я узнал, что Витебск сдан, мой район и все прилегающие к нему улицы уже находятся в немецких руках… А сколько людей не успели уйти из города… Ведь радиопропаганда ежедневно вещала, что все, кто самовольно покидает город, являются дезертирами и паникерами, и с ними надо вести беспощадную борьбу… и так далее, в таком же духе. Находились и такие, которые убеждали соседей, что немцы самый культурный народ в Европе и поэтому с ними тоже можно жить, да и немецкие рабочие и крестьяне никогда не допустят издевательств над нашим народом, ведь они наши братья в борьбе с мировым капитализмом.